Годы испытаний. Книга 1
Шрифт:
– Пойдем, Саша, тебя ждут…
И они пошли вместе: она впереди, а он за ней поодаль.
К вечеру того дня отходившая рота Миронова увидела большую группу беженцев: это были женщины с детьми и старики. В бинокль Миронов увидел в стороне от дороги трупы убитых лошадей, поломанные телеги и приказал Полагуте свернуть на опушку, сделать привал, а сам с двумя бойцами - Ежом и Мурадьяном - пошел выяснить, что случилось. Впрочем, он и без того догадывался, что это дело рук фашистских стервятников.
Он подошел к ближайшей балагуле с верхом, плетенным из лозняка. Поодаль
Миронов видел курносый нос ребенка и припухлые розовые губы, которые, старательно причмокивая, сосали грудь матери. На голове женщины была посеревшая от пыли батистовая косынка, и из-под нее выбивался тяжелый узел темных волос. Большие карие глаза женщины были устремлены вдаль.
Миронов не мог отвести взгляда от женщины. Она глянула на него усталыми глазами, и лицо ее еще более помрачнело.
К Миронову подошли женщины-беженки, многие с детьми на руках.
Молодая красивая женщина, докормив ребенка, обратилась к лейтенанту:
– Вы не могли бы помочь нашему горю?… - И она рассказала о налете фашистских самолетов, о том, как были перебиты лошади и ранены дети. И для большей убедительности добавила: - Я врач, жена командира-пограничника… Моя фамилия Аленцова. Нам хотя бы одну телегу с лошадью дли раненых детей.
– Погодите, я сейчас, - сказал лейтенант.
Женщины проводили его взглядами, полными надежд. Миронов вернулся к взводу и оглядел всех бойцов, пытаясь угадать, как отнесутся они к этой просьбе.
– Товарищи, - сказал он, - фашистские стервятники обстреляли беженцев. Убили лошадь… Женщины просят дать им лошадь с повозкой отвезти раненых детей…
– Дадим, - сказал Полагута.
– А своих тяжело раненных товарищей куда?
– вздохнул боец Рукавишников.
– Или в их телегу вместо лошадей впрягаться?
– Ты брось городить, - оборвал Подопрыгора.
– Если надо, впряжемся…
– Отдать одна телега!
– послышался голос Мурадьяна.
– Я тоже помогу нести, - уверенно сказала Наташа и этим вызвала улыбку бойцов.
Еж выжидательно поглядывал на Миронова.
– Товарищ лейтенант, разрешите до ближнего села. Я разыщу им лошадку с телегой. Для нужд войны, - подмигнул он.
– Товарищ Еж, если еще хоть раз услышу - отдам под суд. Понятно? Товарищ Полагута, передайте одну повозку с лошадью женщинам.
Беженцы встретили Полагуту тепло. Им хотелось сказать что-нибудь ласковое этому загорелому бойцу-богатырю. Некоторые плакали. Аленцова просила передать лейтенанту спасибо от женщин-матерей. Но в роту Полагута вернулся хмурым. Встреча с женщинами заставила его вспомнить об Аленке, детях, и тоска вновь охватила сердце.
2
Немного оставалось до Днепра. И с каждым километром мрачнели бронзовые, опаленные солнцем, выстеганные ветром лица бойцов. Украинцам Днепр был дорог как родная река, белорусам казалось, что он станет последним рубежом, куда ступит вражеская нога на их земле. Для русских, казаков, башкир, якутов Днепр был одним из рубежей, преграждавших путь к их территории, и для всех советских людей - к Москве.
…За Днепром, в Долгом Моху, проживала жена Андрея Алена с сыновьями-близнецами. Полагута глядел на всех каменно-мрачным взглядом. Он шел позади отделения и покрикивал на отстающих бойцов. Они молча подчинялись ему. Еж в тревоге за Андрея отстал и пошел рядом с ним, немного впереди. Он разгадал невеселые мысли товарища.
– Андрей, держись бодрей, - попробовал пошутить он, но так, чтобы никто из бойцов не слышал.
Правдюк подал команду на привал. Андрей и Еж легли в стороне на ярко-зеленом бархатистом лишайнике.
– Мягко, как на перине, - сказал Еж.- Теперь бы поснедать чего-нибудь. Люди по такой жаре больше пьют, а вот меня на жратву тянет.
– Спокойный ты человек, Ефим… Иной раз, правда, вспыхнешь, как спичка, и горишь вроде, да недолго. Мне бы нрав твой…
В другое время Еж обязательно не упустил бы случая поспорить с Андреем и попытаться доказать ему обратное. Но сейчас ему было от души жаль товарища - он так тяжело переживал приближение к родным местам, и поэтому Еж сказал:
– Моя женушка тоже там с ребятней горе мыкает. Все мужики в армию ушли, пишет, что ее бригадиром в колхозе поставили. Она у меня крепкая баба, завернет дело круто, почище иного мужика. Хоть бы глазком на нее взглянуть. Страсть как соскучился!
– Еж похлопал ладошкой по пыльным рыжим голенищам сапог, с тревогой глянул на отрывающуюся подошву, глубоко вздохнул, потом достал из кармана бечевку и подвязал подошву.
Опустив голову, Андрей сидел, отягощенный беспокойными думами.
– Тянет туда сердце да и только, - Андрей кивнул головой на восток.
– Сам не знаю, почему оно так болит. Или что случилось дома? Попробовать отпроситься хоть на часок, да разве пустят?
– безнадежно сказал он.
«А что, если самому уйти?
– вдруг мелькнула мысль.
– За Днепром ведь я каждую тропинку знаю. Да, но что подумают обо мне товарищи? Почуял медведь берлогу, за бабьим подолом прячется». А что-то там, внутри, так и мутило, так и подмывало, находя веские и убедительные оправдания. «Ну, заглянешь домой на часок-другой. Ведь не насовсем: поглядишь на их жизнь, и обратно. Что ж тут такого? Дома слабая женщина с двумя ребятишками. Надо ж сказать ей, чтоб уходила на Дон».
Еж услужливо протянул Андрею кисет с махоркой, тот резко оттолкнул его руку:
– Да отчепись ты со своим табаком!
Ефим молча скрутил цигарку обожженными, будто измазанными в дегте пальцами. Не спеша закурил и, щуря лукавые глаза, посоветовал:
– Ты бы спросился у лейтенанта - может, отпустит. Не к девкам же на гулянку, а к жене и детям.
И вдруг Еж ухмыльнулся:
– Чего в панику ударяться? Чем дальше немец в лес, тем больше дров. Разбросает он свои силы по нашим русским просторам необъятным, тут ему и капут.