Годы испытаний. Книга 1
Шрифт:
Бурунов перебил его неторопливо:
– Вот вы ссылаетесь на «классическое» военное искусство. А вам, как коммунисту, ничего не подсказывает ваш партийный долг?
– Странный вопрос! Вы что, хотите мне устроить экзамен по основам марксизма? К вашему сведению, сдал на пятерку…
Бурунов возмутился.
– Видите ли, нет смысла вам устраивать экзамен. Но, как коммунист, я должен сказать, что между вашими знаниями основ марксизма и умением претворять их в жизнь лежит пропасть.
Бурунов поднялся и направился к выходу. На полпути он обернулся:
– Михаил Алексеевич,
Майор Харин, перелистывая блокнот и посасывая сахар, сделал какие-то пометки в блокноте. Затем он потер камень перстня о брюки, стал любоваться им, поворачивая то одним, то другим боком.
– Что же прикажете доложить командиру дивизии?
– спросил он.
Канашов ответил спокойно:
– Сейчас считаю необходимым закрепиться, пока не накопим сил. С потерей каждого человека слабеет оборона. Не к чему обрекать бойцов на истребление.
Майор Харин сухо попрощался, козырнул и вышел из землянки, застегивая на ходу планшетку. «Ничего, я заставлю тебя, упрямый осел, делать так, как тебе советуют умные люди».
Навстречу ему попался Андреев.
– Ну, как дела, разведчик? Давненько что-то я не видел тебя у нас в штабе.
– Какие наши дела, сами знаете, товарищ майор. Что бы ни стряслось, рикошетом в нас: разведчики проглядели…
– Понятно. Ведь вы глаза и уши… С вас покрепче спрашивать надо.
– Харин зевнул.
– А Жигуленко у вас в гостях бывает?
– Частенько наведывается… Да только не к нам, а в санитарную роту.
Майор понимающе кивнул головой и простился. «Неужели Жигуленко живет с ней?
– подумал он с беспокойством…- И как это он ее ловко охмурил. Нет, надо мне действовать напористей, а его надо в хомут семейный возвращать. Скажу при случае Русачеву, он его быстро одуматься заставит».
Глава седьмая
1
Солнце только что село. Медленно догорающее пламя вечернего заката прорезывают, точно пишут невидимыми буквами, быстрые, юркие стрижи. Гладкая, голубоватая, слегка розовая от заката поверхность Днепра рябится, как серебристая рыбья чешуя. В густых шуршащих камышах, пахнущих тиной и рыбьей сыростью, по-домашнему знакомо крякает дикая утка. Днепр заметно обмелел, обнажив полосы прибрежного золотистого песка, похожие на остроносые гоночные скифы. Западный глинистый и крутой берег Днепра порос цепким густым кустарником. Восточный берег более пологий, тоже порос кустарником и местами заболочен.
Бойцы взвода Правдюка почти весь день расчищали сектор обзора для наблюдательного пункта командира полка почти у самого обрыва. Из батальона пришел Подопрыгора и принес радостные вести; в полк прибывает много артиллерии, и ожидается новое пополнение; сегодня вечером саперы начнут минировать противоположный берег и места у переправы.
Бойцы лежали, курили, слушая недавно назначенного замполитрука роты Подопрыгору, глядели на широкое могучее течение Днепра и вспоминали каждый о своем. Изредка легкий порыв ветра доносил до них глухие артиллерийские раскаты.
– Вот бы так сив у лодку и поплыв униз по Днипру до сэбе на ридну Вкраину, - с грустью в темных глазах под широкими бровями сказал могучий как дуб, великан Новохатько.
– Як бы не война, там вже уборка к концу пидходила б. Врожай цей год богатый, давненько такого не було.
– Да, хлибец уродився гарный, та худо, шо ворог его топчет, - поддержал новый боец Чивилюк.
– А палыть его самым хиба ж не жалко? Стилько трудов в землю уложено!
– сокрушался Новохатько.
– Давайте, хлопцы, заспиваем яку-нибудь нашенску. Бо сумно шось на души от цих помынок, - предложил боец Чмыхало.
– Про Днепро, - сказал Подопрыгора, - ту саму, що Тарас Григорьевич Шевченко сложил…
– С песней дружить и в бою не тужить, - вставил Еж.
Бойцы взвода Правдюка окружили Подопрыгору плотным кольцом. Он долго глядел на родной Днепр, будто настраивал сердце на знакомый мотив. И вдруг из его могучей, широкой груди вырвались высокие сильные звуки:
Реве тай стогне Днипр широкий,
Сердитый витер завыва…
Десяток крепких и звонких голосов бойцов-украинцев подхватили:
До долу вербы гне высоки,
Горами хвылю пидийма.
Эхо бросилось в гущу леса, распугало сторожкую тишину, И лес зашумел, заволновался, будто тоже хотел вплести свой шелестящий голос в песню.
Подопрыгора выждал, пока замолкнут последние слова припева, и еще уверенней и звонче словно выплеснул на широкий простор песню с берущей за сердце печалью по родной стороне:
Ще блидный мисяц на ту пору
Из хмары де-де выглядав…
Лица поющих бойцов были сосредоточенно задумчивы, хотя многие и не знали слов песни, но старались вложить в ее мотив всю силу выношенных в тяжелых боях дум и перенесенных страданий.
Неначе човен в синим мори
То виринав, то потопав.
Как разряды грозы освежают воздух от пыли и духоты, так хорошая песня очищает душу, будит в человеке лучшие его чувства, воспоминания.
Сержант Правдюк, возвращаясь во взвод от Миронова, услыхал знакомую с детства песню. Даже саперы, будто дятлы, звонко стучавшие топорами, прекратив работу, слушали.
У Правдюка радостно затрепетало сердце. Всплыло в памяти родное село. Беленькие, с маленькими квадратными окнами украинские мазанки с нахлобученными на них, будто папахи, соломенными крышами, цветущие вишневые сады с горьковато-миндальным запахом, вот такой же, как сейчас, огненный закат. И ему показалось, что в густом прибое мощных голосов поющих бойцов затерялся голос его жены, Наталки.
Подходя к реке, где расположился его взвод, Правдюк узнал в запевале голос Подопрыгоры.
Ще трети пивни не спивали,
Нихто нигде не гомонив…
И не успел Подопрыгора допеть последних слов песни, как она вдруг оборвалась - так падает подстреленный над степью орел.
– Немедленно прекратить песни!
– послышался резкий голос Харина.
– Нашли время. Позиции не оборудованы, а вы бездельничаете. Вы бы еще танцы устроили…
Бойцы, исподлобья глядя на майора, нехотя поднялись и, разобрав лопаты, кирки, мотыги, разбрелись по окопам.