Годы испытаний. Книга 1
Шрифт:
– Тут с минуты на минуту немцы могут нагрянуть, а они песни поют!
– кричал Харин, возмущенно разводя руками.
И, словно в подтверждение, с запада донесся угрожающий грохот вражеской артиллерии. Он напоминал громовые раскаты.
– Нам, может, после этой песни дышать легче, - сетовал Барабуля, выбрасывая землю.
– Командир называется, а не знает, зачем песни, - бурчал Еж, косясь в сторону Харина, который выговаривал Миронову:
– Это не боевое подразделение, лейтенант, а какой-то ансамбль. Никакой дисциплины. Наведите порядок, иначе я вас взгрею.
Вечером
Миронов посмотрел по карте: Долгий Мох находился в пятнадцати километрах. Прикинув, что двенадцати часов Полагуте хватит, чтобы побывать дома и вернуться обратно, он отпустил его.
2
В блиндаж, где сидел новый политрук роты Миронова - Хромаков, кубарем скатилась Наташа, запыхавшаяся, раскрасневшаяся (он обязал, ее докладывать о каждом раненом и сам дважды в сутки посещал ротный санпост).
– Чуть-чуть было не попала под разрыв, - проговорила она. И тут же спокойно достала маленькое зеркальце и как ни в чем не бывало посмотрела в него.
«Бесстрашная», - подумал Хромаков, с каждой встречей проникаясь к ней каким-то особенным уважением. Он туг же подумал о том, что женщина нигде и ни при каких, казалось бы, невыносимых условиях не забывает о том, что она - женщина. В окопе на передовой, в блиндаже или землянке - везде она не расстается с крохотным осколком зеркала и может в самое занятое время и даже в отчаянные минуты взглянуть на себя, поправить волосы, убрать с лица грязь и полюбоваться собой.
– Товарищ политрук, тяжелораненые нашей роты доставлены на батальонный медпункт, - доложила она.
– По дороге трое скончались от нервного шока. Один раненый наотрез отказался следовать в санроту.
– Наташа достала из сумки его тетрадь.
– Его фамилия Барабуля.
– Барабуля - парторг наш ротный?
– удивился Хромаков.
– «Сорок лет, - говорит, - живу на свете, не знаю, что такое врачи, и не желаю с ними знакомиться». Каких-то трав нарвал и приложил к ране. Ведь нельзя же так. Тут и до заражения крови недолго, - сказала она обеспокоенно.
– Прошу, товарищ политрук, подействуйте на него…
– Попробуем подействовать, - улыбнулся Хромаков.
Наташа замялась, почувствовала, что смущается.
– Я не знаю, как мне быть, - развела она руками.
– Как по-вашему, кто может помочь мне в этом деле?
– И она стала говорить быстро, громко. Видно было, что вся она кипела от негодования.
– Подумать только, как еще мы плохо эвакуируем тяжело раненных с поля боя. И неудивительно, что большая часть их умирает. Я поняла все это, когда стала работать здесь, в роте. Какая косность и неповоротливость в этом деле! Ведь из-за того, что каждое наше санитарное подразделение имеет свои закрепленные за ним носилки, тяжело раненного перекладывают три-четыре раза, пока положат его на операционный стол.
– Как это три-четыре раза?
– удивился Хромаков.
– А вот так. У нас на ротном санитарном посту имеются свои носилки. Сдают наши носильщики батальонному пункту раненого, а там принимают его на свои носилки. Сдает батальонный пункт полковому, там то же самое творится. С полкового поступает раненый на дивизионный медсанпункт, там та же самая история. Ну, а зачем все это делать? Носилки ведь везде стандартные, из одного дерева делаются и одним и тем же брезентом обшиваются. Ведь подумать только, какие страдания причиняем мы тяжело раненному из-за этой медицинской бюрократии!
Хромаков слушал с восхищением ее возмущенную речь. Но больше всего его озадачивало, как он может помочь ей ломать эту действительно вредную систему, заведенную неизвестно кем и зачем. Ведь если он не окажет ей помощь, то невольно будет помогать всем тем, кто установил этот нелепый порядок.
– Может, стоит обо всем этом написать, ну, хотя бы в санитарное управление Красной Армии и попытаться доказать им, что заведенная система не оправдывает себя на фронте.
– Не оправдывает?
– перебила Наташа. Глаза ее гневно блеснули.
– Да это прямое издевательство над ранеными. Но пока мы будем писать эти бумажки и ждать ответа, еще сотни людей отправятся на тот свет…
– А что же предлагаете вы?
– Поломать эти так называемые порядки и делать так, как будет полезно раненым. Разрешите мне сдавать раненых на батальонный пункт, не перекладывая их на новые носилки. С командиром медсанвзвода я договорюсь. А когда наладим это дело, тогда сделаем следующую попытку: договориться о том же с полковым медицинским пунктом.
Хромаков обдумывал предложения Канашовой. Ее смелая мысль - начать ломать эти порядки снизу - пришлась ему явно по душе. Но пойдут ли на это остальные, сможет ли она убедить их всех?
– Я жду вашего ответа. Вы, кажется, тоже сомневаетесь, как и Миронов?
– Нет, что вы, что вы, Ната… товарищ Канашова, - спохватился он.
– Я вполне с вами согласен.
– Но надо просить разрешения свыше?
– перебила она, насмешливо улыбаясь.
– Я думаю, что вам можно и без разрешения начать это делать в роте…
Тут же, не давая ему опомниться, Наташа сказала:
– Второе, не менее важное дело, по которому я пришла, - мне нужны люди.
– Какие люди, зачем?
– не понял политрук.
– Мне нужно человек пять бойцов старшего возраста, из которых я подготовлю санитаров-носильщиков. Помогите мне, я знаю, Миронов не даст. Сошлется на большие потери в роте.
– Но у вас же есть по штату…
– Дело не в этом, товарищ политрук. В штате со мной семь человек. Я разбила их на три звена по два санитара-носильщика в каждом звене. Но ведь они такие же люди, как и мы с вами, смертные… Другая трудность: раненых приходится переносить с передовой не так, как учили нас - на двести-триста метров, а в два-три раза больше. Вот я и решила испробовать новый метод эвакуации - «эстафетой». Надеюсь, вы понимаете, в чем он заключается?