Годы испытаний. Книга 1
Шрифт:
– Тяжела…
Только ляжешь - подымайсь,
Станешь в строй, кричат: «Равняйсь!»
Каждый час зовет дорога,
Сел за стол, трубят: «Тревога!»
И творится вот такое:
Нет ни день, ни ночь покоя.
– Потерпи, солдатик, малость,
Чепуху служить осталось.
Вот он службу отслужил.
Все на свете пережил,
Холод, зной, броски, тревоги,
Перемерял все дороги.
Говорят: - Домой идите.
Что? Домой вы не хотите?
Удивительный мужик!
Отвечает: - Я привык.
– Значит, вытерпел, прижился?
– Не прижился, а сроднился…
Сдвинул брови очень строго:
–
Мне же по душе, ребята,
Быть родной страны солдатом.
– Там ведь служба тяжела?
– Как кому, а мне - мила.
– Кто это написал?
– У папы в полку служил сержант-сверхсрочник Березкин. Сейчас он в военном училище учится. Его стихи в дивизионной газете печатали.
В квартире, где жила Наташа, распахнулось окно и показалась коренастая фигура Канашова. Он будто всматривался во тьму. Наташа встала.
– Который час?
– Половина первого.
– Мне пора. Папа ложится спать. Он всегда перед сном открывает окно в своем кабинете.
Евгений задержал руку девушки.
– Пойдемте завтра в клуб, на картину «Если завтра война».
– Хорошо.
– До свидания, Натаща.
– Спокойной ночи.
Возвращаясь домой, Жигуленко думал: «Для начала хорошо. А дальше - будем действовать по обстановке».
Наташа хотя и устала после танцев, но сразу уснуть не могла. Пестрой чередой проносились мысли: «Красив… Неглуп. Но что-то в нем вызывает недоверие. Избалованный маменькин сынок? Но военная служба, видно, ему по душе… Чем-то он напоминает мне Виктора, мою первую, неудачную любовь… Он тоже был красив, кружил девушкам голову, а любил только самого себя… А впрочем… может, он и не такой…»
Глава пятая
1
В одно из воскресений командир дивизии Василий Александрович Русачев сидел в мягком кресле и перечитывал любимую книгу «Конармия». На столе сердито, как горный поток, клокотал самовар, и от крышки его вихрились седые завитушки пара.
Увидев, что муж доедает варенье, Марина Саввишна щедро наполнила вазу.
– Давай, Васенька, налью еще стаканчик.
– Нет, хватит.
– Ну тогда поешь варенья, - и она пододвинула вазу. Белый кружевной передник Марины Саввишны резко оттенял ее смугловатую кожу, а блестящие черные глаза и приветливая улыбка располагали к ней, и каждому хотелось сказать ей что-нибудь приятное. Но когда она хмурила брови, две глубокие поперечные морщины, расходясь от переносицы, делали ее лицо решительным.
На этот раз муж, углубленный в чтение, даже не отрывая глаз от страницы, положил себе в рот несколько ложек варенья - он по-детски любил сладкое. Густая янтарная капелька упала на страницу книги, раскрытую у него на коленях. Марина Саввишна аккуратно сняла капельку полотенцем и решительно закрыла книгу, отложив ее в сторону.
– Отдохни, Васенька… В выходной день отдыхать надо, а не читать в который раз одно и то же.
Русачев недовольно поднялся и потянулся
– Товарищ полковник, разрешите обратиться?
– задорно спросила жена.
Русачев взглянул на нее с восхищением. Встал, притянул к груди ее голову, погладил черные как смоль волосы с нитками седины. «Нет, я не могу жаловаться на судьбу».
И сразу в памяти всплыла немного грубоватая, смуглая Маришка, с которой столкнула его жизнь на дорогах гражданской войны. Не знал он, что эта девушка недавно вернулась из Москвы, где работала киоскером в Кремле. Его эскадрон ворвался в село. В короткой схватке порубили беляков, и командир эскадрона, преследуя белогвардейца, поскакал по огородам. Перескочив через забор, Русачев увидел пригожую дивчину. Она, присев на одно колено, поила из кувшина тяжело раненного беляка. Девушка бросила на комэска виноватый взгляд и вскочила на ноги.
Закипела яростная злоба в груди лихого кавалериста. Он с силой сжал эфес шашки и со свистом занес ее над обоими. «Порублю!» Девушка, жарко блеснув глазами, ухватила за ногу в стремени. «Не тронь его, - жалостливо попросила она.
– Ведь он все равно не выживет…» И отлегла злоба от сердца Русачева, но он грубо оттолкнул девушку ногой и выругался; «У-у, тварь!… В женихи приглядела недобитую сволочь». Пришпорив коня, он обдал Маришу холодной талой водой и грязью и ускакал.
Может, на этом и расстались бы они навсегда, но прожгли сердце комэска черные цыганские глаза этой чудаковатой девушки с жалостливым сердцем. А тут еще кашевара в бою убили. И мелькнула у Русачева мысль забрать Марину в эскадрон.
Коротко счастье военных встреч. Подчас оно измеряется минутами. Но жадно и быстро впитывает молодое сердце все окружающее. Молодой грубоватый парень с лихим чубом и широкой смелой улыбкой да малиновый звон шпор покорили сердце Мариши. Она тайком покинула родной дом, и вот уже немало трудных и счастливых лет идут они рука об руку вместе.
…Они стояли молча. Василий Александрович первым нарушил молчание.
– Знаешь, Мариша (он называл ее так в минуты, когда она ему была особенно дорога), люблю я читать книги про удалых конников. Гремела их слава и будет еще греметь, коль воевать нам еще придется. Сколько героев, а книги лишь о десятках. Лучшие страницы еще не написаны, и вот уйдет их слава бесследно, навечно, вместе с их смертью.
Марина Саввишна улыбнулась.
– Постой, Василий Александрович, ты что-то рано на тот свет собрался… Ведь у нас с тобой еще столько дел.
Она повела его к дивану, усадила рядом, положила на его руку свою.
– У тебя что, опять какие-нибудь неприятности на службе?
Марина Саввишна знала: если муж, возвратившись со службы, сразу хватается за уставы или за книгу, значит опять поспорил с Канашовым, который, как говорил он, застрял у него «в печенках». А если ходит по комнате, заложив руки за спину, и шарит глазами по полу, стало быть, в дивизии произошло что-то неприятное. И у Марины Саввишны в этих случаях выработалась особая тактика. Первые десять-пятнадцать минут она словно ничего не замечала - пусть перекипит. А потом, ни слова не говоря, подходила, обнимала мужа и вела его к столу, приговаривая: