Годы испытаний. Книга 2
Шрифт:
Пузняев схватил Евтуха за лацкан пиджака и притянул к себе.
– Будешь нашим тайным осведомителем. Понятно? Никого тебе стрелять не надо. Узнал, кто и где про новую власть плохо сказал - сейчас же бегом ко мне. Увидел чужого подозрительного субъекта, значит, партизан - тоже ко мне. А чтобы люди не догадались, чего ты к нам часто бегаешь, мы тебе собачку ученую подарим. Написал записочку, а она сама принесет. Понял?
«Ничего, это ему для начала, на затравку такое легкое заданьице. А потом он у меня все будет исполнять, что прикажу…»
Евтух
– Этот разговор - между нами… И о прошлом твоем никто не узнает. Понял? А земли мы тебе не пожалеем. Какую облюбуешь, та и будет твоя.
У Евтуха заблестели хитроватые глазки. По испитому лицу разлился фиолетовый румянец.
– Век буду помнить щедрость твою, Кинстинтин Мартыныч, благодетель ты мой. Расшибусь, а для тебя постараюсь…
Кушник мягкими, липкими ладонями схватил его руку, пожал. Пошатываясь, он отошел в угол и стал креститься на икону с зажженной лампадой. Пузняев налил в руку самогона, растер его. Другой рукой достал из кармана носовой платок, вытер насухо. Он не терпел ни рукопожатий, ни поцелуев: был брезглив по натуре.
Глава пятая
После совещания командующий армией генерал-лейтенант Кипоренко пригласил Канашова к себе в кабинет. В большой комнате, обставленной мягкой мебелью, за тяжелыми шторами создавалось впечатление, что они находились не за десятки, а за сотни километров от фронта. Но иллюзию разрушал докатывающийся приглушенный гром артиллерии. За круглым столом сидели они друг против друга, как добрые старые приятели, и не чувствовалось между ними той натянутости, которая нередко свойственна взаимоотношениям начальника и подчиненного.
Кипоренко с темной шевелюрой и свежим лицом выглядел не по годам молодо. Примечательными были его глаза: черные до вороненого блеска, подвижные и быстро меняющиеся, они держали во власти каждого, кто с ним говорил.
– Сейчас у тебя в дивизии, как говорят моряки, полный «штиль». Когда свадьбу будешь справлять, не забудь, пригласи. Имею слабость к свадьбам.
«Как далеко просочились слухи обо мне и Аленцовой», - подумал Канашов и почувствовал себя неловко. Хорошо еще, что Кипоренко добродушный и прямой человек. Он всегда искренне радовался всякому людскому счастью и удаче, но любил и подшутить.
– Это не та ли врач, что от тебя смерть отвела?
– допытывался он.
– Видал, видал, женщина серьезная, привлекательная.
– Он сдержанно улыбнулся.
– Даже очень кстати иметь такую жену. Она с тобой в боях и походах… А случись что - надежная медицинская помощь.
– Генерал добродушно поглядел на смутившегося Канашова.
– Что, обижаешься?
– Нет, Иван Кузьмич, что правда, то правда. Глаз не завяжешь.
– Ты только все это делай обдуманно, Михаил Алексеевич. Наше с тобой положение да и годы требуют.
«Хорошо, что есть на свете люди, которые понимают человека, - размышлял Канашов.
– А другой тебя только на одну линейку и мерит, для него ты один из рычагов от машины, которой он управляет».
– Я вот что-то заскучал в последнее время по семье, - сказал генерал.
– Так хочется всех видеть. А война только началась. Воевать, видно, нам еще долго придется…
Генерал надел очки, открыл блокнот и начал листать его.
– Я вот для чего тебя вызвал: знаю, что ты боевой опыт собираешь.
– Собираю, товарищ генерал.
– Правильно делаешь. Ну, а дальше что?
– Обмениваемся на совещании командиров. Журналы боевых действий в полках регулярно ведутся.
– Это тоже надо. Но вся твоя работа в этом направлении идет, так сказать, «на себя». А опыт-то для всей нашей армии нужен. Советовался я с членом Военного совета Поморцевым, и мы решили, что хорошо бы нам в армии бюллетень по обмену боевым опытом выпускать для командиров соединений. Вот я и хочу тебя вовлечь. Вот так с ходу и к делу приступим. На какую тему нам напишешь?
Канашов задумался.
– Давно грызет меня мысль, товарищ генерал, о наших промахах и неудачах в 1941 году. Больно дорогой ценой достался нам этот горький опыт. Вот бы и написать об этом, чтобы не повторялось у нас то же самое и в 1942 году…
Командующий, бросая изредка взгляд на Канашова, постукивал карандашом по столу.
– Не время сейчас нам, Михаил Алексеевич, заниматься такими обобщениями. Не забегай, как говорят украинцы, поперед батька в пекло. 1942 год только начинается. Да и в Ставке об уроках прошлого года не меньше тебя и меня думают.
Канашов смутился.
– Может, мне написать «О некоторых устаревших положениях наших боевых уставов»? Давненько над этим ломаю голову.
– Хорошо, запишем. Тема сейчас для войск наболевшая. Что ты, собственно, считаешь устаревшим в наших уставах? Конкретно, давай выкладывай.
– Главное, на чем мне бы хотелось остановиться, это на вредных положениях нашей тактики о том, как надо создавать в наступлении ударные и сковывающие группы.
– Согласен. Ну, а еще что?
– О роли командира в управлении войсками, о его месте в боевом порядке. Сколько теряем мы зря хороших командиров из-за этого. Устарело положение, что командир на коне впереди должен быть…
– Подожди, на каком коне?
– Ну, это я для большей наглядности. Так в гражданскую войну полагалось, и правильно было. Но теперь, когда поле боя перенасыщено мощным ружейно-пулеметным и артиллерийским огнем, это приводит только к неоправданным потерям, напрасной гибели командира, а в результате - полной потере управления войсками.
– Тоже согласен. Давай пиши и присылай к нам побыстрее.
Беседу командующего с Канашовым прервал вошедший начальник штаба армии - высокий, широкоплечий полковник с седеющим бобриком и черными пышными усами. Чувствовалось, что он чем-то встревожен.