Голливуд

Буковски Чарльз

— Они его запросто убить могли.

— А ему море по колено.

— Повезло ему, — сказала Сара.

— Да. Скорее всего помогло то, что он француз, а не американец. У них к французам такой ненависти нет. Кроме того, они смекнули, что он с прибабахом, и вообще не все же из них убийцы. Есть и простые человеки.

— Ты хочешь сказать, что не все они человеки? — спросила Сара.

— Слишком человеки, — ответил Джон.

Вошел Франсуа.

— Пересчитал цыпок. Все на месте. Поболтал с ними. С цыплятушками своими побеседовал.

Франсуа сел.

Джон наполнил его стакан.

— Хочу замок, — сказал Франсуа. — Хочу шестерых детей и большую толстую жену.

— Зачем тебе все это? — спросил я.

— Чтобы, когда я проигрываю, было бы с кем душу отвести. А сейчас, когда проигрываю, слова сказать не с кем.

Я хотел было заметить, что в случае проигрыша толстая жена и шестеро детей тоже вряд ли станут с ним беседовать. Но промолчал. Пожалел страдальца.

Вместо этого я сказал:

— Надо нам как-нибудь на скачки поехать.

— Когда? — оживился он.

— А скоро.

— Я как раз новую систему разработал.

— Систем этих — как грязи.

Зазвонил телефон. Джон снял трубку только после третьего звонка.

— Алло! Да! Да! Джон слушает! Что? Не может быть!

Он уставился на нас, держа трубку в опущенной руке.

— Отключился…

— Кто?

Джон все еще стоял возле аппарата.

— Гарри Фридман звонил.

— И что? — спросил я.

— Фильм заморозили, — ответил он.

Прошло несколько дней. Я валял дурака: ездил на скачки, а возвращаясь домой, пописывал свою поэмку. Я специалист в трех областях: стихах, рассказах и романах. Теперь я овладевал четвертой — кинодраматургией. Впрочем, стоит ли о ней говорить? Что я за кинодраматург без кино? Ведь «Джим Бим» не вытанцовывался. Опять позвонил Джон.

— Как лошадки?

— В порядке. А ты как?

— Тоже. Хотел ввести тебя в курс…

— Слушаю.

— Ну, как только картину расфигачили, мы с Франсуа бухали без перерыва пару дней. И ночей.

— Очищались, как я понимаю.

— Вроде. А потом я поехал в контору к Фридману выяснять, что ему за моча в бошку ударила. Я, знаешь, к такому повороту был не готов.

— Я тоже.

— Значит, прихожу. Охранник меня не пускает. Ясно, что Фридман распорядился.

— Сукин сын.

— Это трудно отрицать. Итак, я не сдаюсь, иду в другой подъезд. Там ведь два входа.

— Помню.

— Я знаю, что у них там сидит юрисконсульт. Говорю охраннику, что, дескать, мне на консультацию. Но, конечно, ни к какому юристу я не пошел, а направился прямехонько к Фридману.

— Молодец.

— Фридман глядит — видит, я стою. «А, — говорит, — Джон, привет, как поживаешь?» — «Отлично», — отвечаю. Про то, почему он картину зарубил, не заикаюсь, а говорю так: «Мы хотим кое-кого взять в наше дело». — «Нашли кого-то?» — спрашивает. — «Пока, — отвечаю, — нет. Но собираемся. А когда найдем, обещай мне одну вещь». — «Что такое?» — «Ну, когда мы, значит, кое-кого найдем, мы заставим его компенсировать все твои убытки по подготовительному периоду». — «Молодцы», — говорит он. «Но, — продолжаю я, — дай слово, что

ты позволишь снимать кино на наших условиях и «Файерпауэр» не потребует дополнительных денег». — «Отлично, — говорит этот сукин сын, — валяйте. Ищите вашего кое-кого. Я согласен на ваши условия. И счастливо вам».

— И все?

— Да, мы пожали друг другу руки и разошлись. Он безумно обрадовался, что получит компенсацию.

— Итак, остается только найти продюсера.

— Уже нашли.

— Да ну?

— Видишь ли, пока мы имели дело с «Файерпауэр», даже когда они не рыпались, мы потихоньку искали других спонсоров. Ведь от этих ребят из «Файерпауэр» хорошего не жди. И когда один из наших новых друзей пронюхал, что они решили загнобить картину, влез в упряжку.

— И кто же этот герой?

— Эдлман, бывший спец по недвижимости на востоке. На западе у него партнер — Соренсон. Мы их просветили — денежки там водятся. Все в порядке. Они нам четко сказали: «Да, деньги есть. Да, мы хотим делать кино. Давайте поработаем вместе».

— Ты уверен, что не надуют?

— Все под контролем. С ними гораздо надежнее, чем с «Файерпауэр». Сценарий и актеры им нравятся. Готовы запускать. Рекламу дадут в газеты. В четверг после обеда подписываем контракт.

— Замечательно, Джон. Рад за тебя. За себя тоже.

— Уж как-нибудь сварганим киношку. Я не отступлю. Но надо ковать железо, пока горячо.

— Горжусь тобой, Джон.

— Буду держать тебя в курсе. До скорого.

— Жду. До свидания, Джон.

Следующий звонок последовал через два дня.

— Сукин сын!

— Я, что ли?

— Фридман, конечно. Пронюхал, гад, про Эдлмана и Соренсона и запросил еще семьсот пятьдесят тысяч!

— Подонок!

— Нарушил слово. Я позвонил ему и сказал: «Ты же обещал, что мы квиты. Ты слово дал!»

— А он что?

— Ничего. Трубку бросил. Теперь никак не могу до него дозвониться. Мои звонки не проходят. Я решил объявить голодную забастовку.

— Что?

— Голодовку объявляю! Взял бутылку воды, раскладной стульчик, сяду напротив их конторы и буду морить себя голодом.

— Прямо сейчас?

— Да, через десять минут начну.

— Ты шутишь!

— Ни капельки!

Когда я подъехал, Джон Пинчот уже устроился на раскладном стульчике с бутылкой воды в руке. Прямо напротив конторы Фридмана и Фишмана. На груди у него висел плакат, на котором крупными буквами было небрежно написано:

«ГОЛОДОВКА! «ФАЙЕРПАУЭР» — КОМПАНИЯ ЛЖЕЦОВ!»

Я припарковался и подошел к Джону. Около него собралось человека четыре-пять, пялились. Я присел перед ним на корточки.

— Слушай, Джон. Давай забудем про этот чертов фильм. Деньги твои я тебе верну. Не так уж они мне теперь нужны. Давай скинем все это дерьмо и завалимся куда-нибудь, а? Джон полез в карман и вынул оттуда клочок бумаги.

— Я отправил с нарочным послание Гарри Фридману. Он его получил. Вот копия. А вот это, — он протянул мне другую бумагу, — соглашение по производству фильма.