Голливуд
Шрифт:
— Сейчас доскажу. Давайте тут остановимся на минутку. Я не хочу, чтобы нас слышали. Мы остановились на площадке.
— Я, значит, опять зашел к Фридману и сказал, что видел их рекламу в «Вэрайети». И добавил, что через неделю на том же самом месте появится снимок — мы с тобой в том же самом виде, а также вот эти два их чека во всей красе и с шапкой: «Файерпауэр» выиграет, но какой ценой?» Я пригрозил, что даю ему двое суток — если за это время мы не получим нормальные чеки, дадим антирекламу.
На другом конце коридора вырос длиннющий парень, ассистент Джона Марш Эдвардс.
— Все
— Минутку. Я сейчас.
— Может, потом доскажешь? — забеспокоилась Сара.
— Нет, хочу сейчас договорить. Я еще вот что Фридману сказал. Что, мол, если мы получим деньги вовремя, опубликуем свое фото, только без чеков и с подписью: «Файерпауэр», мы поможем тебе победить!»
— А он что? — спросил я.
— Помолчал и сказал: «О'кей, вы получите свои чеки».
— Слушай, но какого же черта мы фотографировались с этими идиотскими ухмылками! Если мы выйдем с шапкой «Файерпауэр», мы поможем тебе победить», надо же как-то попристойней сняться!
— Если мы получим чеки, — сказал Джон, — пускай он засунет наше обещание себе в задницу. Такая реклама обошлась бы нам в две тыщи!
С тем мы и пошли на площадку — снимать сцену в ванной.
Сцена в ванной была проста. Франсин должна была сидеть в воде, а Джек Бледсоу — на полу, спиной к ней. Франсин полагалось болтать какую-то ерунду, в основном про мокрушника, который поселился в ее доме. Его освободили условно-досрочно. Он стакнулся с какой-то старушонкой и лупил ее нещадно изо дня в день. Через стенку было слыхать, как они собачатся.
Джон Пинчот попросил меня написать для них текст — и я спроворил несколько страниц диалога за стенкой. Эта работа доставила мне самое большое удовольствие в этой киношной эпопее.
Живя в таких вот дешевых меблирашках, обыкновенно маешься от безделья, либо дохнешь с голодухи, либо сосешь пузырь с утра до ночи. Одна радость — слушать соседей. Это помогает понять, что не одному тебе сбили холку, что не у тебя одного крыша поехала.
Нам не удалось стать свидетелями сцены в ванной, потому что не хватило места, так что мы с Сарой ждали в прихожей, выходящей в кухню. Между прочим, больше тридцати лет назад я некоторое время жил в этом самом доме на Альварадо-стрит, с той женщиной, о которой писал в сценарии. И теперь меня охватило странное пронзительное чувство. Колесо жизни совершило свой оборот. Только тех, с кем я знался тогда, уже нет в живых. И та женщина тоже умерла три десятка лет назад, а я вот сижу и пью пиво в том же самом доме, напичканном всякой техникой и набитом киношниками. И я тоже умру, теперь уже скоро. Бедный я.
В кухне готовили какую-то еду, холодильник ломился от пива. Я сделал туда несколько ходок. Сара нашла себе собеседников. Счастливая Сара. Когда кто-нибудь заговаривал со мной, мне хотелось выпрыгнуть из окна или по меньшей мере спуститься на эскалаторе. Неинтересны мне стали люди. Может, им и не полагается быть интересными. Вот звери, птицы, насекомые даже — эти да. Не знаю почему.
Джон Пинчот опережал график съемок на целый день, это меня радовало. Потому что уберегало от наездов «Файерпауэр». Сами паханы сюда, конечно, не заглядывали. Но у них были шпионы, это как пить дать. У меня на такие вещи нюх.
Кое-кто из группы подходил ко мне с моими книжками за автографами. Любопытные у них были книжки. То есть не самые лучшие из тех, что я написал. (Лучшая — всегда последняя.) Я увидел свои ранние «грязные» рассказы «Взятка дьяволу», несколько сборников стихов — «Моцарт на фиговом дереве» и «Вы позволите ему нянчить вашу четырехлетнюю дочурку?». А также «Бар «Латрин» — моя часовня».
День утекал, мирно и бессмысленно.
Как долго снимают эту ванную сцену, подумал я. Франсин, наверное, чисто вымылась.
Вдруг в прихожую вбежал Джон Пинчот. Он был какой-то взъерошенный, кажется, даже не совсем одетый. Во всяком случае, молния на брюках была застегнута только до середины. Он дико вращал глазами.
— Слава Богу, ты здесь!
— Ну, как дела?
Он наклонился и зашептал мне на ухо: «Ужас! С ума сойти! Франсин боится, как бы ее титьки не высунулись из воды! Поминутно спрашивает: не видать? не видать?»
— Что ж за беда, если слегка и высунутся?
Джон придвинулся еще ближе к моему уху: «Она не так молода, как хочет казаться. А оператору освещение не нравится. Никак его не наладит, потому волнуется и пьет больше обычного…»
Оператор, Хайнс, получил все мыслимые в его профессии призы, он один из лучших ныне живущих операторов, но, как все большие таланты, имеет пристрастие к бутылочке.
Джон продолжал горячо шептать: «Представляешь, а Джек никак не справится с этой строчкой. Уйму дублей сняли. Его заколодило — начнет говорить и сразу глупо так разулыбается».
— Да что это за строчка-то?
— Строчка такая: «Пускай отдрочит участкового, когда он придет его проверять».
— Давай попробуем так: «Пускай откупится от участкового…», дальше по тексту.
— Вот спасибочки! Это уже девятнадцатый дубль будет!
— Боже милосердный.
— Пожелай мне удачи.
— Удачи тебе.
Джон убежал. Вошла Сара.
— Что случилось?
— Девятнадцатый дубль. Франсин боится показывать грудь. Джек не может сказать текст. Хайнсу не нравится свет…
— Франсин надо дать выпить, ей сразу полегчает.
— Ну, Хайнсу этот совет не нужен.
— Знаю. А когда Франсин расслабится, у Джека язык развяжется.
— Возможно.
И тут вошла Франсин. Она выглядела совершенно опустошенной. На ней был банный халат, голова обвязана полотенцем.
— Я с ней поговорю, — шепнула мне Сара.
Она подошла к Франсин и тихонько заговорила. Франсин прислушалась. Потом кивнула и вышла в соседнюю комнатушку-спальню. Сара на минутку отлучилась в кухню и вернулась с кофейной чашкой. В кухне имелся отличный выбор: два сорта виски, водка, джин. Сара чего-то намешала. Дверь в спальню приоткрылась, и чашка исчезла.
Сара не задержалась: «Сейчас придет в себя».
Минуты через две-три та же дверь распахнулась снова, на пороге появилась Франсин и заспешила прямо на камеру. Проходя мимо Сары, она поблагодарила ее одними глазами.