Голодная бездна Нью-Арка
Шрифт:
В этом был смысл, но все-таки самоуправство Кохэна порой раздражало.
— Впредь, будь добр предупреждать.
— Всенепременно, если ты дашь себе труд оставаться в пределах моей досягаемости, — этот поганец и поклон отвесил, не то на публику играл, не то индивидуально для Мэйнфорда. — А нашли ее мальчишки. Вон, стоят… рыбачить пошли. И вытянули рыбку…
Мальчишки сидели на старом ящике, укрытые одеялом и преисполненные чувства собственной важности. Напуганными они не выглядели, скорее расстроенными, что близко к трупу их не
И к Мэйнфорду они повернулись одновременно:
— Вы не имеете права! — сказала первая, с мушкой под левым глазом.
— Мы будем жаловаться! — поддержала ее вторая, мушка у которой стояла над губой.
— Дети и без того натерпелись.
— Ма-а-а-м… — заныли упомянутые дети, но остались неуслышанными.
— По какому праву вы задерживаете нас здесь? — у той, с мушкой под глазом, помада на губах была ярко-оранжевого оттенка. И оттого губы эти казались непомерно огромными, слишком большими, чтобы на лице поместилось еще что-то. Женщина наступала, потрясая деревянной лопаточкой для блинчиков, которую сжимала, точно саблю. — Дети не виноваты!
— Никто не виноват, — миролюбиво отозвался Мэйнфорд. И улыбнулся.
Все-таки улыбка располагает людей.
Но эти конкретные люди отшатнулись, и женщина выставила лопаточку между собой и Мэйнфордом, предупредив:
— Не приближайтесь!
— Не буду. Мне надо услышать, что они видели…
— Ничего не видели! — ответила вторая, которая держалась позади подруги, а помаду предпочитала красную.
Хорошо, что Тельма не красится.
И платьев избегает.
Впрочем, эти платья на ней смотрелись бы нелепо.
— Я не с вами разговариваю. Или молчите, или… — Мэйнфорд махнул рукой на ленту. — Будете ждать там.
Женщины оскорбленно поджали губы. И жаловаться станут. На грубость. На полицейский произвол. На оскорбительное поведение и так далее…
Ну их…
Зато мальчишки смотрели на Мэйнфорда едва ли не с восхищением.
А история простая. И глупо было надеяться вытащить из нее хоть что-то… двое приятелей. Родительский запрет. И манящая близость реки. Тайный сговор. Побег. Несостоявшаяся рыбалка.
— Ее к берегу прибило, — сказал старший с виду парень. Он был белобрыс, конопат и вид имел донельзя деловитый. — Мы сразу поняли, что чегой-то не так.
— Ага, — поддержал его второй.
Тоже конопатый, но стриженный так коротко, что цвет его волос не представлялось возможным различить.
— Сюда всегда чего-то прибивает… — старший мазнул рукавом по носу. — В прошлом-то месяце дохлую собаку… а теперь вот трупяка.
— Ага.
— Ее за коряжину зацепило. Там под водою коряжины старые…
— Ага.
— Ну и пакет порвался, значится… я гляжу, что рука из воды торчит. Белая… вот…
— Ага.
— Тут и вперлось, что надобно
— Ага…
— Мы и сбегали скоренько к телефону… там, правда, дядька слухать не хотел, — пожаловался пацаненок, шмыгнув носом. — Уши ободрать грозился.
— Не обдерет, — пообещал Мэйнфорд. — Что ж… спасибо за гражданскую сознательность.
Пацан важно кивнул, а его приятель расплылся в счастливой улыбке. Ну хоть кому-то хорошо… честно говоря, пацанам этим, для которых найденный на берегу труп был всего-навсего приключением, Мэйнфорд завидовал.
— Видеть вы ничего не видели?
— Так чего тут увидишь? — удивился старший. — Дорога-то старая, только третий маршрут и ходит, который до новой пристани.
— Ага… и еще на завод, когда ездют, — поддержал его младший, который ерзал от нетерпения. — Но они редко… вчера вот никого не было.
— А ты знаешь?
— Знаю! Меня мамка в комнате заперла, чтоб учился…
— А ты не учился? — Мэйнфорд присел и глянул пацану в глаза. Серые. Ясные. И врать еще не то, чтобы не умеет, скорее уж не видит смысла врать в данном конкретном случае.
— Неа… тоска… я в окно глядел… тож тоска. Дождь был. И дорогу видать… когда кто едет, то фары палит. А тут никого за целый вечер.
Тело могли сбросить и выше по течению.
Здесь, как Мэйнфорд прикинул, от дороги далековато. Берег, хоть и пологий, но вязкий, машина в таком сядет и без тягача не вытащишь. А если бы вытаскивали, остались бы следы. Оставлять на дороге? И волочь тело к воде? Далековато выйдет. Неудобно. Да и район, пусть и не из приближенных к Первому кругу, но и не из тех, где никому нет дела до дел ближних своих. Скорее уж наоборот, в таких вот местах все знают обо всех. И появление незнакомца — само по себе событие.
— Если вдруг вспомните что-то, то звоните, — Мэйнфорд вытащил из кармана визитку, которая, на счастье, оказалась не слишком мятой. — Вот. Только скажите, что вы по делу утопленницы.
— Так она не сама утопла, — резонно возразил старший.
Умные ныне дети пошли.
Не сама.
Да и не утопла. Их всех находили в реке, в разных местах, в разное время. В разном же состоянии. Но ни одна из них не утонула. И подходя к телу, распростертому на черном брезенте, Мэйнфорд уже знал, что увидит.
Сахарную блондинку.
Погасшего светлячка. Сейчас в ней не осталось ничего красивого, напротив, бесстыдная эта нагота, синюшность тела, покрытого узором черных порезов, была уродлива. И Мэйнфорд заставлял себя смотреть.
Подмечал детали.
Нынешняя жертва в воде пробыла недолго. И то повезло, что осень, и вода холодная, поэтому тело если и тронуто разложением, то самую малость. Кожа набрякла, но еще не поползла гнилою тряпкой. Лицо… типично.
Правильный овал.
Аккуратный нос. Четко очерченный рот. Глаза закрыты, но гадать нечего — голубые. Он, кем бы он ни был, предпочитал голубоглазых блондинок.