Голодная бездна Нью-Арка
Шрифт:
Он указал на дверь. Получилось грубо, но доходчиво. Во всяком случае матушка убрала батистовый платочек, которым она протирала пыльную полку, и сказала:
— Ладно. Но, Мэйни, тебе стоит показаться целителю. Я знаю одного…
— Мама!
— Успокойся, дорогой. Тебе нельзя нервничать. Помнишь?
Еще бы… вот только само присутствие дорогой матушки нервировало.
— Присядь, — Мэйнфорд огляделся. — Куда-нибудь присядь… я сейчас.
Он перекрыл воду и, зачерпнув горячей, обжигающей просто, вылил на голову. Растер. Не помогло. И никогда не помогало. Ничего,
Когда Мэйнфорд вернулся в гостиную, то застал матушку за разглядыванием мужского журнала. Она, устроившись в кресле — слишком старом, чтобы быть удобным, и не настолько старом, чтобы считаться антиквариатом — разложила журнал на коленях, разгладила мятые страницы и теперь перелистывала их, подцепляя каждую ноготочком…
— Интересно, — сказала матушка задумчиво, — это и вправду кого-то возбуждает?
Она повернула журнал к Мэйнфорду.
Обнаженная блондинка, прикрытая лишь полупрозрачным шарфом, томно изгибалась.
— Мэйни, дорогой… лучше найми кого-нибудь… право слово, это будет более… естественно.
— Я уж как-нибудь сам разберусь.
— Конечно, — матушка произнесла это со всем смирением, и журнал соскользнул с колен, упал, естественно, блондинкой кверху. — Ты снова во всем разберешься сам… Мэйни, я понимаю, что ты мне не доверяешь, мой отец… к сожалению, ты оказался жертвой наших с ним разногласий, и он сумел настроить тебя против семьи…
— Прекрати.
— Но мы не враги тебе! Я не враг тебе! Я пыталась защитить тебя… и до сих пор пытаюсь!
— Заперев в сумасшедшем доме?
Нельзя было ей отвечать, но Мэйнфорд слишком устал, чтобы сдерживаться.
— Дорогой… ты преувеличиваешь, — матушка изобразила обиду.
О да, она чудесно умела изображать эмоции, пожалуй, редкого таланта актриса смогла бы превзойти миссис Альваро, чей род был слишком древним, чтобы замужество сподвигло ее на смену фамилии.
— Я просто хочу, чтобы ты позволил осмотреть себя, чтобы здраво оценил свое нынешнее состояние. Ты беспокоен. Нервозен. Подозрителен не в меру. И признайся, ты продолжаешь слышать голоса?
Мэйнфорд отвернулся.
Уж лучше на стену глядеть, чем на матушку.
— Ты за этим пришла? О голосах узнать?
Вряд ли.
И снова пауза. Матушка паузы любит, позволяют насладиться вниманием собеседника и чувством собственной значимости.
Не в этот раз.
— Голосов я не слышу, и если это все, что тебя беспокоит, — Мэйнфорд поднял журнал и бросил его на столик, в стопку других журналов аналогичного содержания. Возможно, в квартире и вправду стоило бы прибраться. Пыль там протереть, вещи собрать… подштанникам на спинке дивана не место, как и грязным рубашкам… бутылки выкинуть стоило давно, и пустые коробки, от которых пованивать начинало.
Завтра Мэйнфорд поговорит с миз Тризкет, женщиной пожилой, глуховатой и слишком раздражительной, чтобы иметь постоянную работу.
Убиралась она не сказать, чтобы хорошо, но ему блеск был не нужен.
Заодно белье в прачечную снесет.
— Мэйнфорд,
А он и забыл.
И вправду скоро.
Он родился в месяц осенних гроз и бесприютных крыс, которые выползали на улицы, потому что городская канализация захлебывалась. И река, осоловелая, раздувшаяся от воды и гноя, выползала из берегов. В этот месяц люди старались лишний раз не высовывать нос из дому, преступность и та естественным образом шла на убыль.
— Поздравлять меня пока рановато, — Мэйнфорд упал на диван, и тот заскрипел, покачнулся.
Мебель досталась ему с квартирой, и когда-то Мэйнфорд всерьез раздумывал над тем, чтобы ее сменить, да и вообще ремонт устроить, но как-то очень быстро стало не до ремонта.
Стены есть. Крыша не протекает. Мебель пока стоит, то и ладно.
— Что ты думаешь делать?
— В каком смысле? — он вытянул ноги, откинулся, насколько позволяла продавленная спинка. Поза эта наверняка бесила матушку полным отсутствием изящества. — Торт… девочки… пиво. Можно без торта. И без пива. Виски тоже сойдет.
— Мэйнфорд, — вот теперь раздражение, скользнувшее в голосе, было вполне себе искренним. — Ты ведь прекрасно понимаешь, о чем я говорю.
О деньгах.
О проклятых деньгах, которые перейдут в полное распоряжение Мэйнфорда.
О замке.
И замковых подвалах, куда матушка до сих пор не добралась, но надежды не потеряла.
О фонде семейном. Акциях. Основном капитале, с которого кормится десяток разнообразных банков, капитал этот год от года приумножая.
О Гаррете, полагающем, что имеет куда больше прав на эти деньги. И пусть братец давно перестал плеваться ядом — с той поры, как сообразил, что и от безумца-Мэйни может быть польза — но вряд ли желания его так уж переменились.
— Завещание моего отца было… несколько неожиданным.
— Неужели?
Матушка пропустила высказывание мимо ушей, она вообще обладала на редкость избирательным слухом.
— Он не имел права так поступать с нами.
— С точки зрения юриспруденции имел, — возразил Мэйнфорд.
— Но не с точки зрения морали.
— Мама, тебе ли вспоминать о морали.
— Почему нет? Мэйни, ты снова меня в чем-то подозреваешь? — маска оскорбленной невинности, слегка сдобренной печалью, была одной из ее любимых. Наверное, потому и удавалась лучше прочих. — Мэйни… мы все беспокоимся о тебе. Твоя работа… я никогда не понимала, зачем тебе это надо?
Мэйнфорд и сам поначалу не очень понимал.
Просто надо было чем-то заняться, чтобы заткнуть голоса, которые вдруг очнулись после стольких лет тишины. Да и пустота времени его убивала.
— Ты изматываешь себя, доводишь до предела… ты ведь прекрасно понимаешь, что твой предел ближе, нежели у других. И продолжаешь испытывать терпение Богов. Не спишь сутками. Питаешься какой-то дрянью. И твой масеуалле травит тебя… ты хотя бы проверял, что он тебе дает? Нет? Конечно, ему ты веришь… тебе проще подозревать во всех грехах родную мать, чем приблудыша…