Голодные Игры: Восставшие из пепла
Шрифт:
========== Глава 37: Союз Монарха и Императрицы ==========
Открывать глаза и уставляться в белый потолок, привычно мне. Куда более непривычно, видеть знакомые стальные глаза. На мгновение это дезориентирует меня. Передо мной ли Сойка? Или все это лишь мое больное, лишенное сил воображение? Когда наваждение спадает, а глаза концентрируются на лице незнакомки, я, наконец, могу вздохнуть. И шокировано отшатываюсь в сторону. Ее я ожидал увидеть здесь в последнюю очередь.
– Здравствуй, Пит, – она говорит это так спокойно, будто мы виделись всего несколько недель назад.
– Миссис Эвердин?
Голос мой хриплый и
– Тебе нужен отдых. После ты успеешь задать мне все свои вопросы, – ожесточенно бросает она.
– Гейл? – тут же спрашиваю я.
Минутная заминка. Она отвлекается от трубок, и глядит на меня так сокрушенно, будто я сам еще не знал ответа. Гейл – мертв. От этого где-то внутри вспыхивает непонимание, ложная тревога, неверие и слабость. Знать, что Хоторн, пышущий здоровьем и самоуверенностью, погиб, защищая меня, невольно вспоминается арена. Морфлингистка, что пожертвовала своей жизнью, ради спасения моей собственной. Но тогда вопрос стоял ребром: или мы, или революция проиграна. Гейл же пожертвовал собой. Точка. Продолжения нет. Он просто решил мою жизнь за меня.
Миссис Эвердин заметно побледнела, но, неуверенно качнув головой, продолжает:
– Когда вас привезли сюда, ему уже нельзя было помочь. Несущая балка раздробила ребра. Он не мог продержаться дольше.
Но я едва ее слушаю. Я обязан ему, как не был обязан никому в этой жизни.
«Не обижай ее»
Вот так просто. Даже в последние минуты своей жизни он думал о Китнисс. О той, которая никогда не принадлежала ему, но занимала все свободное место в грудной клетке. Я нервно сглатываю, стараясь не поддаваться панике. Человеческая жизнь. Раз – и ее больше нет. Что если так случилось и с Китнисс? Что если это случится со мной?
Со всеми нами?
– Пит, попробуй поспать. Дорога будет дальней.
Ее слова возвращают меня в реальность. Когда я, словно под морфлингом, привстаю с кровати, Мисс Эвердин вскрикивает от ужаса и зовет на помощь. Мы не в купе. Мы не в палате. Мы в отсеке все того же планолета, оборудованного под медицинскую станцию. Рядом со мной несколько таких же израненных, перебинтованных солдат. Чуть поодаль – тела, накрытые куртками. Их во много раз больше выживших. Подручные материалы корабля не спасли их жизнь, и я боюсь, просто до дрожи боюсь увидеть на руке у одного из солдат тот самый телебраслет, те самые погоны полковника.
Я опираюсь на стены, отшатываясь от трупов, и бреду в сторону носовой части корабля. Оттуда раздаются громогласные вопли разъяренного Хеймитча.
– Сойкино гнездо, отвечайте!
– Мистер Эбернети, – кажется, это Джейден.
– Отвечайте, сволочи! Отвечайте, черт бы вас побрал.
Его жуткие крики доносятся до меня даже сквозь стеклянную обшивку двери. Подходя ближе, я замечаю понурые взгляды выживших солдат. Это и понятно – их товарищи погибли не за революцию, а за ошибку Пэйлор, что допустила это. Но все меняется, когда один из них произносит едва слышно:
– Отвечать-то больше некому…
Передо мной открываются двери. Хеймитч, склонившийся над хрупкой Джэйден. Рядом уже готовя пушку, становится Фрайзер. Все они напряжены
– Постарайтесь успокоиться. Мы прибудем на место завтра утром, а пока вы должны отдохнуть.
– Вы бросили мальчишек в самое пекло! Вы оставили Гнездо без должно защиты! Там люди! Там Эффи! Там моя Эффи, ублюдки! – он хватает ее за ворот армейской куртки. – Но вам плевать, твари. Вы думаете о революции, о силе восстания, о лжи, которую должен будет втолковывать парень! Вы твари. Живые твари!
Но, наконец, его сгребают в охапку. Миссис Эвердин, появившаяся из неоткуда, выуживает шприц и вкалывает ментору снотворное. Он падает буквально замертво, повторяя одно и тоже: «Твари». От его слов по спине проходится мороз. Пешки, выгоревшие изнутри.
– Что здесь происходит? – Пэйлор отвлекается от датчиков полета. – Миссис Эвердин, вы обещали нам полную изоляцию мистера Мелларка.
Мама Китнисс пятится назад. Словно боится ее.
– Я не могла удержать его. Он хотел знать правду.
И Пэйлор горько ухмыляется. Шрамы на ее лице не говорят о храбрости. А вот глаза – стальные, уверенные и озлобленные – дают понять, что она настроена решительно. Ее рука буквально по локоть в крови, несмотря на бинты. Алая жидкость сочится сквозь них, и генерал знает, что менять их бессмысленно.
– Вы желаете знать правду? Желаете знать, почему погиб полковник Хоторн? Почему из целой опергруппы выжили всего несколько человек?
Но ее прерывает хрип радиосвязи в наушнике.
– Выведи на громкую связь! – молниеносно реагирует она, кидаясь к панели управления.
– Сойкино гнездо, вы слышите меня? – продолжает ее речь один из летчиков. – Как слышно, Гнездо? Ответьте.
Вместо этого я слышу знакомое, уже забытое шипение переродка. Но на этот раз это не мое воображение.
– Панем! Рассадник заразы был уничтожен сегодня в полдень. Пленным грозит казнь, выжившим – дорога на плаху. Сегодня мы раз и навсегда очистили наши ряды от народников, либералов и предателей. Паразиты, пытавшиеся убить в нас веру в лучшую жизнь. Болезнь, распространявшаяся с неимоверной скоростью. Чума, что поразила ваши умы. Сегодня раз и навсегда, она была стерта с лица земли. Сойкино Гнездо – уничтожено. Огненный Морник – пал.
Жуткая, давящая, скорбная тишина, за которой следует гимн Капитолия и чужой, металлический голос, пробирающий до костей, на фоне которого маячит фото диктатора:
– Панем – сегодня. Панем – завтра. Панем – всегда.
Однажды, она уже произносила эту фразу. Абсолютно точно не понимания, что таят в себе эти жуткие строки, она клеила на лицо улыбку, обманывая разбушевавшуюся толпу, призрачным обликом влюбленности.
На этот раз Китнисс была абсолютно серьезна.
***
Я молчу. Гляжу на металлический, изредка вздрагивающий пол, пытаясь понять, что произошло. Вокруг меня целое столпотворение людей – выживших, что пытаются решить: как быть дальше? Дома больше нет. Как нет и тех, к кому можно было бы вернуться. Они либо мертвы, либо взяты в плен, и сложно сказать, что из этого хуже. Солдаты в бешенстве. Некоторые из них тихо плачут, скорбя за теми, кто остался в Логове. Слезы на глазах сорокалетних мужчин – нечто страшное. Непривычное. Невозможное. Некоторые из них осмелели и выдвигают громкие обвинения против Пэйлор, что отнеслась к защите собственного народа так халатно.