Голое небо
Шрифт:
1922
Иногда он как будто пытается объяснить самому себе эволюцию, происшедшую с ним со времени «Железного космоса» и «Железной песни»; порою ему кажется, что прежние его ожидания обмануты, что вместо чаянной «всемирной весны», настала «зима истории».
Мечтал я о синей Всемирной весне, История стынет В морозной броне. И все-таки нежность Мою берегу, Что словно подснежник На вашем снегу.1922
Та
1922
И современность, — по его тогдашней терминологии, «Зима истории» — заставляет уходящего в свое «я» поэта обращаться к прошлому, к его декоративной стороне, к пышности его зрелищ, к его ветшающей эстетике. «Отравленный отравой развенчанной, ненужной красоты», Н. М. Максимов охотно обращается к памятникам прежней культуры. В стихотворении «Екатерингоф» (1918) экскурс в область прошлого связан у него с некоторым усилием:
И не вспомнить без усилья Все величье прежних дней.И несмотря на элегический тон, он все же не жалеет об этой ушедшей красоте:
Нет, о прежнем, пышном, гордом Здесь не вспомнить… ничего!Но в дальнейшем это влечение к историческим мотивам, к художественным памятникам старины порождает у Н. М. Максимова ряд стихотворений, проникнутых большей симпатией к «развенчанной, ненужной красоте»: «Павловск» (1921), «Казанский собор» (1925), «С вышки Исаакиевского собора» (1925) и др.
И не только архитектурные памятники являются темой его стихов в этот период. Литературные, книжные образы усиленно привлекают внимание покойного поэта, на страницах его стихов встречаются «Сальери» (стр. 28), «Крез» (стр. 44), «Алхимик» (стр. 52), «Кремонский скрипач» (стр. 59), «Кин» (стр. 62) и др. Проблемы искусства постепенно образуют самостоятельный раздел, особую тему в поэтической продукции этих лет. Что такое искусство? — неоднократно задает он себе в эти годы вопрос. И два ответа дает он на поставленную задачу. С одной стороны, для него искусство — расчет, математика, формула, «оледенелость».
Коснися легкой кистью полотна, Коснись резцом прекрасного металла, И будет то, что пламенем металось, Вдруг заморожено на времена. Да, я люблю тот вестовой флажок На улице, где бешеная скорость, Взовьется он, — и не летят моторы И буйства мерного не бьется ток. И я познал: искусство — не любовь, И не призыв, не жадное движенье, И флаг его — лишь флаг успокоенья, Что тормозит в кипучем сердце кровь.Но, вместе с тем, Н.М. Максимов чувствовал, что есть и другой источник искусства, — сама жизнь.
Все говорят: искусство не игра, Нам праздное волненье надоело, И что теперь поэты? Мастера Упрямые, с душой оледенелой. Да, я люблю творенья мастеров, Но думаю, что радости и муки Соткут узоры самых лучших строф И самые изысканные звуки. И если только блеск и красота Стихи мои, и нет в них искр горячих, Я буду ждать, сурово сжав уста, Биеньем сердца созданной удачи.Неоднократно возвращаясь к этой теме, Н. М. Максимов особенно много внимания уделил ей в цикле «Стихов о балете». Характерно, что тема балета, несмотря на высокую культуру этого искусства в дореволюционной России, сравнительно мало привлекала поэтов. В собранной Е. Боричевским антологии «Мир искусства в образах поэзии» (Москва, 1922) есть, правда, немало стихов, посвященным танцам, но при внимательном рассмотрении оказывается, что в большинстве, в подавляющей массе их, говорится скорее о музыке танца, о настроении поэта под впечатлением пляски, но никак не о самом хореографическом искусстве.
У поэтов-акмеистов, так страстно влюбленных в конкретные искусства — архитектуру, скульптуру и живопись, — танец занимает ничтожно малое место. Н. Гумилев откровенно заявлял в стихотворении «Т. П. Карсавиной»:
Любит высокое небо и древние звезды поэт, Часто он пишет баллады, но редко ходит в балет.Семь стихотворений Н. М. Максимова о балете представляют на этом фоне явление совершенно оригинальное и значительное. С детских лет посещавший балетные спектакли, внимательно следивший впоследствии за балетным репертуаром, он прекрасно чувствовал и понимал своеобразие этого пространственного искусства. Пластичность балета, напряженность проявления личности артиста в условиях строгого соблюдения традиционной балетной техники, безмолвная выразительность этого искусства — все это постоянно привлекало к себе Н. М. Максимова. Вдохновение или расчет, вопрос этот с неизбежностью и неотразимостью всплывал перед ним и в этой области. Особенно настойчиво касается Н. М. Максимов того обстоятельства, что в заученности, оледенелости традиции балетного действа проявляется «высокое чудо искусства».
Гердт
В удаче радостной уверен Неулыбающийся взгляд, И танца милого обряд Так величав и так размерен. Пусть говорят о ледяном Бездушии — неверно это, — И подлинно — душа согрета Искусства чудным холодком.1924
В противоположность поэтам, писавшим по поводу балета или, в лучшем случае, описывавшим балет, он создает ряд маленьких шедевров, которые оценить можно лишь вполне, — подобно ему самому, — постигнув законы и эстетическую природу балетного искусства.
Но «Стихи о балете» интересны не столько как свежий и оригинальный вклад в «поэзию танца», сколько своей спаянностью с общими проблемами искусства в трактовке Н. М. Максимова. В этом отношении заслуживает особенно внимания стихотворение «Королева лебедей».
Знаем, что не чудо вдохновения, А спокойный, царственный расчет — Это лебединое кружение, Этот замирающий полет. Только нас совсем не заморозили, Хоть и веют снегом чистоты Ваших танцев в Лебедином Озере Безупречно тонкие черты. Даже мимолетной и нечаянной Нет улыбки на лице немом, Но восторгом пламенным венчаем мы Лебедя с высоким холодком.