Голое небо
Шрифт:
История и современность
Мы темные и буйные сыны Той матери, чье имя современность, А для нее — сомнительная ценность И ваши выдумки, и ваши сны, И это кружево певучих строф — Ненужные развеянные крохи Нам чуждых песнотворческих пиров, Наследие забытых мастеров, Последний луч отверженной эпохи.Поэт смело говорит:
Я знаю, что век мой — великий, Что он закалился в бою —С историей можно ль лукавить?
— спрашивает
Конечно, не без колебаний и шатаний идет по этому пути Н. М. Максимов. Наряду с признанием современности, как исторической необходимости, поэта в эти годы (1926–1927) привлекает безмятежная, в его представлении, Эллада.
Мне вашего знанья не надо: Ведь скучно оно и мертво, И детское счастье Эллады Мне нравится больше всего.В другом стихотворении он пишет, обращаясь к неназываемому лицу:
Мне счастья лучшего не надо, Когда ты говоришь со мной, А в голубых глазах покой Возлюбленной моей Эллады.И все же, посвятив Элладе целый цикл стихов, он, не обинуясь, пишет:
Трагические древние герои, Напыщенность — вот роковой удел, И я с недоумением смотрел В кинематографе «Паденье Трои». Но темы я не знаю благодарней, Чем эти, доблестью не хуже тех, Но любящие семечки и смех, Растрепанные, радостные парни.1926
Постепенно Н.М. Максимов начинает ощущать трагизм и величье современности, в которой прежде ему казалось «мертво и пусто»; он берет на себя миссию апологета и интерпретатора будущего:
Стальное солнце
Твои слова медлительно-важны: «Пусть уверяют, — нам-то что за дело! А солнце все-таки еще не потускнело, О, солнце дивной, стройной старины! И творчества оно еще достойно». Но возразить тебе, мой друг, позволь. И сквозь неумолкаемую боль Наш век поет о солнечном и стройном, И новая сурова красота, Сияющая сталью темно-серой, И вновь классической, неповторимой эры Нам открываются огромные врата.1925
Не случайно это стихотворение перекликается, как бы представляет вторую редакцию одного из наиболее ранних произведений Н. М. Максимова «Стальной ренессанс» (1918):
Нам засверкала сталью серой Второй Эллады красота, И классицизма новой эры Открылись грузные врата.При столь высокой, столь уверенной оценке современности и ее логического и исторически-неизбежного следствия — коммунистического строя, личные мотивы перестают занимать у Н. М. Максимова то доминирующее место, которое отводилось им прежде. Теперь у него «я» снова подчиняется истории и современности, которые уже не противополагаются, как полярные начала, а идентифицируются, совпадают. Стихотворение «Футбол» едва ли не самое значительное и сильное из всей этой серии.
Футбол
Есть жизни, как игральные мячи, Такие легкие, но есть иные, Не смех, а смерть таят их роковые Забавы — метеоры и смерчи. Бывает в мире замкнуто и гладко, Как солнечная милая площадка, И простодушно катится игра, То снова беды мчатся через край. И в вечном беге дышит вдохновенье, И в самый черный, самый голый год Я чувствовал: за вековой исход Трагическое билось поколенье. И думал я: «Как тягостен ваш труд, Борцы за век, но завтрашнею сменой О, нет, не вы, но юные спортсмены Уверенной походкою придут» [2] . И вот сегодня труд мой не тяжел, Веселый труд — повсюду слышать время, И сознавать, что уж иное племя Вот здесь играет в ветреный футбол.2
Следовала зачеркнутая строфа:
И радостнее будет то, что было.
Забавы, воля, юность и весна,
Но глубже и полнее, чем у нас,
И словно эти матчи, легкокрыло.
Растрепанные, радостные парни из кино, «юные спортсмены» привлекают поэта, и он пишет:
Ну что ж, хоть я ненужный и калека, И безнадежно сонный и больной, Но я доволен: над моей страной Я слышал ветер праведного века. И чувствовал, исполнен вдохновенья, Тот новый мир, где солнце и тепло, И для которого при мне росло Здоровое, живое поколенье.1926
Та же тема варьируется в следующем стихотворении:
Ну и пусть я больной и непрочный, И меня вы любить не могли, Но мое поколенье — источник Молодого здоровья земли. И я слышал мой век. Хоть немного Говорило же время со мной, И дышал я любовной тревогой, Неизбежной вселенской весной.1926
А в черновиках осталось не менее показательное стихотворение, непонятно почему не увидевшее света:
Среди гуляющих времен И каменной суровой перспективы Я лишь плечом задел мой век идущий, Я только в профиль разглядел его. Но я успел заметить и узнать, Что он был парень рослый и прекрасный, Румяный и довольный бытием…III
Десятилетняя поэтическая работа Н. М. Максимова оборвалась к тому времени, когда он стал уже вполне сложившимся, оригинальным и интересным поэтом. Если годы ученичества представляют неизбежный этап в развитии всякого художника слова, то историку литературы никак не следует пренебрегать материалом, доставляемым этим периодом. Несомненно есть определенная логика и закономерность в том, что «учителями» у того или иного писателя оказываются одни, а не другие предшественники или современники. Ведь совершенно очевидно, что поэты и писатели, литературно-общественная функция которых исчерпана, которые представляют факты исключительно исторического порядка и не являются активными участниками, хотя бы и посмертными, в классовой борьбе современности, что эти художники не могут ни в каком отношении быть учителями начинающих литераторов. Невозможно в наши дни предположить, что «учителем» литературной смены окажется, напр., Ломоносов, непререкаемый авторитет многих поколений читателей, воспитанных дворянской культуре. Трудно допустить, чтобы, при осуществлении лозунга «учеба у классиков», в число «учителей» был включен Жуковский или Батюшков. Да и вообще «учеба» у какого-либо писателя не означает полнейшего усвоения его творческого метода, его литературной системы: воспринимается в среднем — о не имеющих значения исключениях речь не идет — обыкновенно то, что представляет в том или ином смысле ценную в классовом отношении литературную функцию. Если в наши дни влияние Н. Тихонова и несколько раньше В. Маяковского имело громадное значение в развитии пролетарской поэзии, то это служит показателем того, что какая-то сторона, или какие-то стороны их поэтической системы, по-новому осмысленные, с иной позиции воспринятые, оказались необходимыми для роста поэзии пролетариата. Сказанное относится не только к целому литературному направлению, к какой-либо классовой группировке, осуществляющей свою литературную политику, но и к отдельным авторам. Поскольку писателя, стоящего вне класса, нет, поскольку самые строгие индивидуалисты представляют некий индивидуальный вариант классового типа, постольку «учеба» молодого автора также не случайна, а закономерна и классово детерминирована. Можно далее установить зависимость между классовой идеологией слагающейся литературной творческой личности и теми функциями, которые усваивает она от своих «учителей».