Голос во тьме

Танго Аргентина

— Могу представить, — хмыкнул Бреннон. — А ну говори правду, не то пальцы отрежу.

К его изумлению, пироман покраснел. Ну, не то что бы как помидор — на скулах выступили бледно–красные полосы.

— А как еще? — с досадой сказал он. — Если надо добиться признания?

— Мне не надо добиться признания. Мне надо, чтоб правду рассказывали. А когда человек говорит, он проговаривается.

— И вы с ними говорите? — недоверчиво спросил Редферн.

— А то ж.

— Вы со всеми беседуете, как

с этой?

— Зачем? С каждым по–своему.

— Но она хотела убить Маргарет! Убила девять девушек! А может, черт знает, сколько еще!

— Я знаю, — спокойно сказал Бреннон. — А еще я знаю, почему. Чуете разницу? Знать, что кто–то убил, и знать, почему — в этом разница. Вам достаточно знать кто, и вы тут же раскладываете костерок. А мне надо знать почему, чтобы доложить в суде.

— В суде! — с глубочайшим презрением фыркнул пироман.

— Это называется правосудие. Равное для всех. Уловили?

Какое–то время пироман молча шел рядом, потупив взгляд — думал. Бреннон аж чуял, как у него в башке колесики вертятся.

— Но она не получит равного правосудия, — неожиданно сказал наставник Пегги и поднял глаза на комиссара. — Вы же понимаете, что ее никогда не осудят за то, что она некромантка, собрала некроморфа и хотела вырвать из тела Маргарет душу, дабы вселить на ее место свою дочь. Вам просто не поверят.

Комиссар замедлил шаг. Вот оно что! Вот что значит «вселение», о котором он уже собирался спрашивать Лонгсдейла.

— Ее осудят за девять убийств и похищение и повесят.

Пироман схватил его за плечо, и Бреннон чуть не отпрыгнул.

— Вам этого довольно? — спросил Редферн; комиссар невольно вздрогнул от этого взгляда — жгучего, сосредоточенного: казалось, что пироман пытается заглянуть ему прямо в душу.

— А вы бы сожгли. Прям живьем на площади.

— Сжег бы? — пироман подался вперед, и его нос едва не задел нос комиссара. — Спросите меня, — неожиданно прошептал он. — Вы еще ни разу не спрашивали — кто я, и что я, и зачем мне нужно… спросите меня, вы же хорошо спрашиваете! — его глухой голос стал требовательным и страстным. — Спросите меня, ну же!

Бреннон осторожно отодвинулся.

— Не так же сразу, — сказал он, стряхивая завораживающее действие этого фанатичного взора. — Хотя бы не на улице.

По лицу пиромана скользнула ехидная усмешка.

— Что, в допросной? Снова призовете на помощь ведьму?

Бреннон задумчиво посмотрел на него.

— Неужели вас так часто били, чтобы получить ответ, что вы отвыкли от нормальной беседы?

Усмешка Редферна исчезла, губы и зубы сжались так, что желваки проступили. Бреннон ждал злобной колкости, но лицо пиромана вдруг снова изменилось.

— Вы правда не догадывались, что она со мной сделает? — неожиданно мягко спросил он. Комиссар тяжко вздохнул и зашагал к увиденному

на углу кэбу, чтобы ехать в департамент.

— Нет, — буркнул он. — Мне жаль. Я не учел. То есть из головы вылетело. Какого черта вы шарились по моему месту преступления?

— По вашему месту преступления? — со смехом вскричал Редферн. — О, какая прелесть! — и ловко вспрыгнул в кэб. Бреннон не успел возмутиться, как пироман промурлыкал: — Но я никогда не отвечаю, когда ответы вытаскивают силой, запомните это, а все, кто пытался, поплатились.

Комиссар с тоской понял, что Редферн уже не отстанет.

— Ну что вам? — кротко спросил Натан. С другой стороны, это хороший шанс выудить из пиромана какое–нибудь неосторожное признание. Но как это невовремя! Разум комиссара все еще занимала Полина Дефо, и когда пироман наклонился к нему и прошептал «Ну же, спрашивайте!» — Натан ощутил скорее раздражение. Кэбмен громко свистнул, причмокнул, и лошадь потащила кэб по густой февральской грязи.

«К тому же козыри надо выкладывать осторожно», — подумал Бреннон — у него их было два: слова Джен о родстве пиромана с Лонгсдейлом и то, что сказала Валентина о воздействии портала на Редферна.

— Когда вы тут появились? — спросил комиссар.

— Что? Нет! — со смехом воскликнул Редферн. — Это не то!

— Я вас буду спрашивать о том, что мне нужно и как мне нужно, — с расстановкой сказал Натан. Пироман сжал губы, сердито втянул носом воздух. — Вы либо отвечаете, либо выходите.

— Со мной вы не так говорите, — прошелестел Редферн. — Я не вызываю у вас сочувствия?

— А должны?

Пироман отодвинулся, блестя темными глазами из глубины кэба на комиссара.

— Глаза у вас человеческие, — сказал Натан. — Или вы притворяетесь?

— Вы можете определить нечисть и нежить по глазам, — с удивившей Бреннона долей восхищения ответил Редферн, — но не догадываетесь, кто я?

— Нет. Расскажите, — безразлично сказал комиссар и откинулся на спинку сиденья. Пироман помолчал, поглаживая трость, а потом вдруг выдвинул из ножен сверкнувший зеленым клинок.

— Я — тот, кто создает это все, — просто сказал Редферн. — Все эти консультантские инструменты, партии амулетов, оружие, зелья, ингридиенты, составы. Все, что им нужно.

— Вы?! — подавился воздухом Бреннон. Если кэб вдруг рухнул в преисподнюю, он бы не был так потрясен. Из всего, что приходило ему в голову, последнее, о чем он думал, что пироман… что это он… Редферн убрал клинок в ножны и вытащил бумажник, а из бумажника — какое–то письмо.

— Видите? Это заказ на партию амулетов от чар принуждения.

Комиссар выхватил у него бумажку. Совпадало все, вплоть до числа амулетов и даты.

— Но это же… — потерянно выдавил Натан. — Это же сколько времени…