Голос вражды
Шрифт:
Пробежав оценивающим взглядом по всем узлам новоявленного творения, фоекусто удовлетворенно покачал головой и, потушив костер, принялся заметать следы своей стоянки. Когда все приготовления были окончены, Илорем лег на спину прямо в открытую капсулу мормилая[7], просовывая руки в пазы крыльев, и закрыл глаза. Гомункул вздрогнул, послышался омерзительный скрежет, а затем плоть поглотила колдуна, укрывая словно одеялом. Поистине, безобразное создание, принялось закапываться прямо в песок, уходя все глубже в почву, пока вовсе не скрылось из виду. Оказавшись в кромешной тьме, Илорем, не в силах сдерживаться, ухмыльнулся. Лишь это был его родной, настоящий дом – мир темной материи и смерти. Закрыв
Враг на пороге, враг за спиной
– Леди Донтас, молю, остановитесь! Вам рано идти туда! Леди Донтас! – крики пожилой служанки походили на визгливое кудахтанье индюшки.
Смуглая женщина, облаченная в белый с голубым хитон, подпоясанный богато расшитым поясом цвета лазури, весьма проворно, для своей комплекции, бежала за молодой девушкой.
– Леди Донтас, ради вашего отца, леди Донтас! – заламывая руки, продолжала причитать толстушка, уже порядком запыхавшись. – Прошу, поберегите себя, вы же еще так слабы!
Это уже было слишком. Меньше, чем спекуляцию состраданием к родителям, ее новое я, не любило только указание на собственную слабость.
– Нет! – выкрикнула инсифора[8], разворачиваясь, и изо всех сил ударяя ступней по выложенной камнями тропинке сада.
Даже при свете дня была видна ослепительная вспышка, волна от удара которой, заставила служанку упасть на спину. Едва коснувшись земли, женщина сжалась в судороге, закусив губу, от чего она тотчас окрасилась алым. Девушка замерла, ошарашенная собственным поступком, и, мгновение спустя, бросилась на помощь.
– О, нет, Олибутти! Боги! Прости, я не хотела! – зашептала она, обхватив голову женщины и укладывая себе на колени. – Скажи, что-нибудь, не молчи!
Служанка явно находилась в шоке. Она попыталась что-то ответить, но лишь шевелила губами, не издавая каких-либо звуков. Инсифора принялась растирать той виски круговыми движениями ласково и осторожно, словно боясь опять причинить вред. Боль начала отступать, но пожилая женщина не спешила об этом сообщить. С вздохами та хваталась то за бок, то за сердце, бормоча бессвязный набор слов. От юной Донтас, конечно, не укрылась эта перемена в поведении, поскольку она замерла, надменно прищурившись.
– Хочешь еще, старая жаба? – прошипела она вдруг, с плохо скрываемым презрением. – Не дури, я все равно пойду!
Олибутти может и была неуклюжей толстушкой в летах, зато глупостью не отличалась вовсе. Мгновенно оценив обстановку, она кряхтя поднялась, и, уперев руки в бока, заявила:
– За свою жизнь я вырастила и воспитала шестерых инсифор! Аранапис Острое жало, Мелвин Прекрасную, Паувис Сладкоголосую, Нигви Скорбящую, Спитиру Мудрую, и даже Регерфи Проклятую. Но ни одна из них не позволяла себе меня бить! Я говорю это не чтобы задеть ваши чувства, леди Донтас. Просто хочу, чтобы вы знали обо мне чуточку больше.
– Ну, хватит, Олибутти! Я же извинилась! – взмолилась девушка, закатывая глаза.
– До или после того, как пригрозили задать мне еще трепку? – осведомилась служанка, продолжая наступать. – Простите, леди, ваша старая жаба плохо соображает после солнечного удара!
Лицо девушки на миг перекосила гримаса ярости, которая тут же отступила. Взяв себя в руки, она прошла несколько шагов по аллее и остановилась у качелей в тени деревьев. Вспышки невероятной, сжигающей в прах злости проявлялись регулярно. Порой она уже и не знала, как успокоить себя. Донтас присела, глядя на спокойную воду пруда, и закрыла глаза, выравнивая дыхание. Новое тело вело себя несколько капризно. Она выучилась ходить, и даже танцевать. Память ее предшественницы никуда не исчезла, и Донтас ничем не могла вызвать подозрений даже у родных и близких. Но пламенная ярость, идущая, казалось бы, из подсознания, заставляла снова и снова терять голову, а после стыдиться и страдать. Донтас очень плохо спала. Ночные кошмары были столь реальны, что, порой, девушка просыпалась в холодном поту, громко крича.
Селира понимала, что займет чужое место, но она бы никогда не согласилась это сделать, даже ценой своей жизни, если бы знала, что несчастная Донтас никуда не уйдет, и останется заперта в ее голове. В момент перехода сознания от одной умирающей к другой, не все прошло гладко. Складывалось впечатление, будто некто вмешался в процесс. Правда была не менее пугающа: оказавшись в новом теле, Селира сразу почувствовала старую хозяйку. Их души переплелись, как нити одной веревки.
Селира вытолкнула умирающую Донтас за грань бытия, но бездна не приняла душу. Возможно, это стало местью Пожирателей. Откуда ей было знать? Прежняя жрица возненавидела бы саму себя за такое, но не существовало иного выбора, как жить дальше и бороться. Теперь же парализованная, оглушенная, ослепленная, обезумевшая от ненависти и гнева сущность, стала ее тенью, подсознанием, вторым «я».
– Я не сержусь, моя девочка, – раздался рядом голос Олибутти. – Прости эту фамильярность старухе. Это моя работа, заботиться о таких, как ты.
Донтас открыла глаза и натянуто улыбнулась.
– Хочешь помочь мне? – спросила инсифора, глядя служанке в глаза. – Дай вернуться к занятиям! Скоро выпуск, я должна быть там. Здесь я теряю рассудок, ты должна понимать!
Женщина хотела что-то ответить, но замялась, осторожно оглядевшись по сторонам. Когда она виновато подняла глаза, Донтас заметила в них страх. Старая клуша не опекала, а действительно защищала ее от чего-то, пряча здесь. Понимая, что укрыться от посторонних ушей дома не удастся, девушка решительно встала, увлекая за собой служанку.
– Полно, моя дорогая! Повздорили и ладно! До обеда еще уйма времени. Не вознести ли нам хвалы солнцу? Я настаиваю! – заворковала инсифора, хихикая и мигая глазами.
– Как скажете, госпожа, – робко ответила Олибутти, все еще приходя в себя. – Благодарность и вера солнцу это как раз то, чего нам всем не хватает сейчас!
Они пошли через сад, обсуждая всевозможную чепуху и весело смеясь, как в ни в чем не бывало. Время от времени Донтас украдкой осматривала тех, кто оказывался поблизости, стараясь держаться легко и непринужденно. Миновав оливковую аллею, дамы свернули к храму солнца и задержались у цветочной клумбы, собирая букет.
– Девятнадцать цветков, по числу Пожирателей бездны, сраженных великим Ралюксом[9], – приговаривала служанка, осторожно перевязывая стебли.
– Любишь ты сомнительный символизм! – усмехнулась Донтас, игриво пихнув локтем Олибутти.
– Поучи еще старуху, как славить нашего Бога! – беззлобно проворчала ей в ответ женщина.
Перед самым входом в храм они остановились, склонившись в приветствии. Инсифора первой подняла голову и, глянув на блистающий золотой шпиль в последний раз, нырнула в темный проход. В главном зале почти никого не было, на деревянных дощечках сидело несколько солов, погруженных в свои мысли. Ни слова более не говоря, дамы прошли по галерее отдельных келий и вошли в одну из свободных, набросив полотняную занавеску на вход. Помещение представляло собой скромную комнату с двумя простыми скамьями из соломы и каменной столешницей. Положив букет на стол, служанка достала из ниши в стене глиняный кувшин и две кружки. Наполнив их водой, Олибутти вручила одну Донтас, а вторую выпила сама.