Голоса прошлого
Шрифт:
Это оказалась не пыль.
Седина. Довольно сильная.
Не знаю, сколько я так простояла, таращась на своё отражение. Немало, надо думать.
А потом пустота взорвалась дикой болью. Перехватило сердце, и воздуха не хватало. Коленки подогнулись сами собой. Слёзы прорвали барьер и хлынули потоком. Ненавижу слёзы, ненавижу плакать, но тут решительно ничего не получалось сделать. Не получалось взять себя в руки.
Рыдания уносили с собой жизнь Шокквалема катарга, всю его чёртову жизнь вместе с его чувствами, памятью, долгом, военными секретами, и осколки пустоты, уходили вместе с ним тоже, а где– то совсем рядом, в глубине сознания, грело ласковым теплом далёкое солнце инфосферы и сочувственное присутствие Ванессы.
По– прежнему не хочешь забыть?
По– прежнему хочу помнить.
Ты интуитивно выбрала самый действенный способ – через эмпатоформы потерь, стыда и боли. Но такой способ опасен для самого допрашивающего. Слишком велик риск сорваться, свести с ума душу и остаться такой навсегда. Запомни эту первую боль, береги её, пригодится в дальнейшем. Пока тебе больно, ты живёшь...
Осознание, что я не одна, пришло резким рывком. После того, как поток иссяк вместе с последними силами. Поначалу мне было наплевать. Потом...
Реальность вошла в сознание вместе с ментальным обликом Ирэны Патоки. Вот досада... принесло же именно её, не кого– нибудь другого.
– Я это... хм, – заговорила она в ответ на мой взгляд. – А ты тут... и не уходишь... ну и... вот...
Понятно. Не ушла сразу, потом – не смогла. Внезапное косноязычие признанной острословки немного удивляло. Я не чувствовала обычной холодноватой враждебности, вот в чём дело. Какое в принципе может быть отношение к ревущей белугой дуре? Кроме презрения, – никакого. А вот здесь поди ж ты.
Так. Взять себя в руки. Встать. Умыться...
– Слышь, – неуверенно сказала Патока мне в спину. – У меня краска есть, с мультинастройками. Подобрать под твой цвет легко можно... И держится долго. Вернёмся на базу, расскажу, где брать.
Я изумлённо обернулась к ней
– Как, ты тоже?..
– Нет, – мотнула она головой. – Просто мне свой натуральный цвет не нравится. Вот и...
Её натуральный цвет – рыжий, пришло понимание. Причём не просто рыжий, а огненно– красный, почти алый. Таких среди ольров дополна. В клане Иларийонов. Наверняка Ирэну жестоко дразнили в детстве. Ну, а в армии... В армии тоже зубоскалов хватает.
– Давай краску, – вздохнула я.
– Угу, – она повернулась, чтобы уйти.
– Ирэн, – я осторожно придержала её за рукав. – Спасибо.
Она кивнула. И ушла.
За краской.
ГЛАВА 3
– Без брони как без кожи, – угрюмо выразила Алеська общие впечатления.
Сказала. Но ощущеньице и впрямь.... Будто стоишь голяком под прицелом, и прикрыться нечем.
Но всё, что способно засветиться на сканерах, осталось на базе. Мы шли по вражеской территории. То есть, под нею.
Никогда не любила пещер.
В конце нашей миссии меня ожидал свет. Определялся он чётко: стена огня, отсекающая будущее. Благодаря психокинетической паранорме я всегда жила с ощущением того, что я есть. Я есть завтра, я есть послезавтра, через полгода, через год... А здесь – как стена, как тупик. Море огня, и не понять, что за нею: я есть или меня больше нет.
Впервые в жизни я не знала, во что ввязываюсь и чем оно для меня закончится. Идущие со мной имели точно такой же прогноз. Скверно...
Похожее чувство я испытывала не раз в клинике, во время медицинской практики. И не всегда оно означало непременную смерть пациента, к слову говоря. Ясновидение, побочный бонус любой психокинетической паранормы, самое сложное, самое неизученное и непонятное явление. К нему привыкаешь. Привыкаешь к заданной определённости существования. Привычка быстро становится слабостью: поневоле начинаешь подстраивать свои решения под угаданную вероятность. И ошибаешься. Раз за разом – ошибаешься. Каждая такая ошибка ложится на душу тяжким грузом. Ведь её могло бы не быть, если бы... Знакомые, бесконечные 'если бы'! В чём схожи врач и военный командир? У каждого из них есть своё личное кладбище.
Им не хвастаются. Его не выставляют напоказ. С ним просто живут, насколько хватает сил...
Пещеры уходили вглубь и вниз. Торжественная анфилада огромных 'комнат' сменилась узкими извилистыми коридорами, невероятной протяжённости по вертикали. Потолка не чувствовалось совсем, а он был, иначе сюда проникал бы дневной свет с поверхности. Где– то за коридорами, за чередой чёрных озёр, начинался 'Фиолетовый Полигон Шестнадцать'. Так обозначали это место враги. Чем– то оно было для них важно. Настолько важно, что срок этому 'полигону' оставался – два раза не гадать, ровно до тех пор, пока к нему не соберутся отборные части их пехоты и авиации. Чтобы уничтожить. Чтобы не досталось нам.
Бешеный они народ, эти Шокквальми. С ними только свяжись...
Из допросов пленных и настороженного внимания инфосферы я поняла дело так, что локальное пространство Враны уязвимо. Всё ещё уязвимо! Несмотря на Третий флот Федерации и часть Второго. Несмотря на бешеные темпы возведения военно– космических баз по типовому образцу 'Аметистовый щит'. 'Аметистовый щит' – это очень серьёзно, тридцать две космические базы, шестнадцать MVS, то есть, малых пересадочных станций, корабли: линкоры, крейсера, скауты... Подавляется 'Аметистовый Щит' двенадцатью сдвоенными синтагмами оллирейнского флота, примерно. Это если сойтись лоб в лоб, как туканские бараны, чего в космических боях практически никогда не случается.
Обычно локали с 'Аметистовым щитом' стараются вообще не трогать. Бывают исключения, конечно, Ясная Поляна, например, но они лишь подтверждают общее правило. Себе дороже, ввязываться в такую драку. Утешительный приз не в той весовой категории.
Вот только его, 'Щит' этот, надо ещё возвести. Отладить. Запустить. И надеяться на то, что враг этого не понимает, глупо.
Всё ещё может измениться.
Всё ещё может измениться так, что мы здесь, на планете, окажемся в ловушке. И выручать нас станет некому. В ближайшее время. А большего и не надо.