Голосую за любовь
Шрифт:
Затем я выслушал целый рассказ, что Сава и Дунай сверху выглядят будто две серебряные ленточки, завязанные в бантик, а здание «Албания» и высотки в Новом Белграде похожи на спичечные коробки, расставленные вертикально и горизонтально. Стюардесса в самолете была очень любезной и угощала пассажиров конфетами, но где-то над Зворником всех так начало рвать, что Рашида, расстегнув ремень, встала и собрала все конфеты себе в сумку, а потом, в Сараеве, раздала их ребятишкам на базаре Баш-Чаршии.
— А когда вернулась в Караново, заплатила за все синей валютой на известном месте, — сказал я, и она подтвердила, что, узнай об этом отец, действительно все бы так и было.
— Надеюсь, ты не наябедничаешь! — сказала она и почти ткнула
— Допустим! — Я отскочил примерно на метр от нее.
Баронесса собралась домой, и мы незаметно увязались за ней. Это было не очень просто. Баронесса и ее сеттериха попеременно тянули одна другую то вправо, то влево; потом старуха рассказывала о чем-то обнаруженном ею на шее у Мимики, уговаривала мальчишек не карабкаться на церковную ограду, потому что лет пятьдесят назад один такой черноволосый сорванец оступился, угодил на острие, исцарапался и выколол себе глаз. Таким образом, путь от парома до ее хибарки у кладбища длился миллион часов. Я шел как во сне, даже вроде бы позабыл обо всех своих обязанностях, но Рашида начала волноваться. В девять часов ее отец возвращался с дежурства, и к этому времени она должна была рассовать младших крысят по кроватям. На жен братьев рассчитывать было нечего, у них этого добра и у самих хватало, тоже надо было всех накормить, помыть и уложить спать.
О матери она не вспоминала. Я решил, что мать или уехала навестить кого-нибудь из родных, или больна. Но потом Рашида мне рассказала, что полгода назад у матери случился выкидыш, и так неудачно, что даже «скорая помощь», а она действительно прибыла мгновенно, уже опоздала. Последний раз Рашида видела мать с серебряными монетками на глазах.
— Мне надо идти домой, а ты как хочешь! — сказала она и взяла у меня сумку с ежом. После я узнал, что еж ей понадобился из-за крыс и мышей, которые из Мертвого залива даже среди бела дня забегали к ним в дом. Она нашла его, слоняясь по берегу Тисы, и не успела отнести домой, потому что торопилась к фонтану, на встречу со мной. Рашида так быстро исчезла, что я даже не спросил, где и когда мы снова встретимся. Впрочем, я знал, что в этом не было и особой необходимости.
И правда не было!
Уже утром Весна постучала в окно маминой кухни и, просунув свою рыжую голову, восторженно продекламировала, что все получилось как нельзя лучше: Мелания вышла из дому веселая и улыбалась каждому встречному. Потом ее видели в универмаге, где она покупала лифчики, затем в парфюмерном магазине у Елисея и в модном салоне Фекети, и теперь всем все абсолютно ясно.
Я думал, что на уроке физики удержусь от смеха, но оказалось, что мои опасения были излишни. Я смотрел на ее серые глаза, на серое, окруженное такими же серо-желтыми волосами лицо, видел, как, рассказывая что-то об электромагнитах, Мелания без всякой причины улыбается, и не испытывал никакого желания смеяться. То, что я ощущал, скорее напоминало приступ тошноты. Когда она, проходя мимо, улыбнулась, я потупился.
Было около одиннадцати, и пенсионеры уже заняли свои места вокруг фонтана. В окно я заметил, как Атаман с площади подает какие-то знаки, а Мита, сидевший через три парты впереди меня, тоже что-то сигнализирует рукой. Догадаться было не трудно. Я понял: они снова договаривались о письме.
Увидев, как Мелания в коридоре, вся вспыхнув, кинулась к физкультурнику, я дал себе слово, что ни за что больше не стану писать для нее писем.
— Что ты скис? — сказала Неда и остановилась рядом. По стенам в коридоре были развешены чучела птиц, плакаты, изображающие внутренние органы пресмыкающихся и разных млекопитающих, а в стеклянном шкафу возле двери в учительскую стоял на полусогнутых ногах человеческий скелет. Я подумал, кем мог быть этот человек, прежде чем превратиться в такое страшилище, но промолчал.
В другом конце коридора ребята из младших классов упражнялись в твисте, окружив принесенный кем-то транзистор.
Абрикосовое деревце, вокруг которого прыгала целая стая первоклашек, было осыпано цветами, вылупившимися прямо из голых веток, словно лопнувшие на жару зернышки кукурузы. Я подумал о японцах, которые пишут целые книги о цветущих абрикосах и вишнях, и мне опять стало не по себе. О чем-либо подобном я не смог бы написать больше полстраницы. Хотя о ногах Мэрилин Монро, пожалуй, сочинил бы страниц пять, но это вовсе не то, чего от меня ждут. Если вы когда-нибудь над этим задумывались, вы, наверно, знаете, что от человека вечно ждут совсем не то, что бы он хотел и мог сделать.
Я спросил Неду, чем она думает заняться, когда мы распрощаемся с этим чудищем — гимназией, а она лишь нехотя покачала головой. В первое мгновение мне показалось, что она меня даже не слышала, но потом ответила, что твердо еще ни в чем не уверена, но, если у нее будет возможность, станет изучать атомную физику или что-нибудь близкое к этому. И в ее голосе, всегда уверенном, послышалось некоторое сомнение. У них в семье, кроме нее, было целое стадо ребятишек, а отец работал на стройке и каждую субботу его, мертвецки пьяного, Неда и ее четырнадцатилетний брат волокли домой из кафаны.
«Хорошо бы нам появляться на свет без родителей», — вспомнил я то сочинение, но ничего не сказал, потому что Неда вопреки всему любила своего отца.
— Ты не представляешь себе, какой это был человек до того, как это случилось, — сказала она, и ее темно-синие глаза широко раскрылись.
Станика говорила, что и прежде, до того как на улице Рузвельта он, поскользнувшись на строительных лесах, упал с четвертого этажа, ушиб голову и потом начал пить, отец Неды был не бог весть каким человеком, но Станика о многих людях говорила не очень лестно. В этом состояла особенность ее характера, с которой она сама боролась, потому что хотела быть отзывчивой активисткой, но тем не менее постоянно срывалась и часто говорила о том или ином человеке, что он совсем пропащий и ничего не стоит.
В окно просачивалась густая, золотая струя света, и волосы Неды были высвечены ею, как лучом прожектора. Неда была похожа на Богородицу, изображенную знаменитым Предичем[11] в нашей церкви, и, глядя на ее голову, я еле удержался, чтобы не перекреститься.
Потом я сказал, что твердо верю: она, Неда, обязательно прославит Караново, но Неда только улыбнулась и ответила, что слава — это не то, ради чего следует особенно убиваться.
— Я думаю, ты так не считаешь? — Она подняла на меня свои синие глаза и улыбнулась. В этой улыбке я прочитал все, что в Каранове говорили о рыжем сынке учителя Галаца, который давно марает бумагу.