Голова бога (Приазовский репортаж)
Шрифт:
В шифротаблице буквы, не вошедшие в ключевую фразу, шли по порядку алфавита. «В», «Г», «Е» — уж слишком напоминали осколок того алфавита, а «О», стоящая с ними в строке, вероятно, относилась уже к ключевой фразе и шла перед ними. Если исходить из этого, строка «Т-Ъ» шла в азбучном порядке, и находилась внизу, а пара «М-К» — в порядке обратном, и принадлежала, стало быть, ключевой фразе.
Аркадий перестроил свой набросок.
Поскольку в обычной азбуке между «Ъ» и «Т» стояло семь букв, следовало предположить, что для того чтоб они оказались в одной строке, потребовалось извлечь для ключа как минимум две буквы.
Бросалось еще в глаза то, что два сообщения заканчивались одной и той же биграммой — «ТХ», хотя по предыдущим символам было ясно, что слова это различные. В русской письменности слово могло оканчиваться на гласную, «Й» или на твердый знак.
Можно было положить с высокой долей вероятности, что в этой «Т» шифрует «Ъ», а «Х» — какую-то букву, кою добавили в строку, дабы довести количество знаков до четного. Косвенным подтверждением этого заключения было то, что биграмма в других местах более не встречалась — то есть была, скорей всего, искусственной.
Однако для того чтоб установить содержание беседы лазутчика с кораблем, этого было по-прежнему мало.
Зато с уверенностью можно было сказать, о чем в посланиях речь не шла. В ней не упоминалось о графе Колокольцеве — во всяком случае, в основной, перехваченной части. Ведь — ОКО-, содержащееся в фамилии, однозначно бы дало известную Аркадию биграмму. С «КО» начиналась фраза, переданная с корабля. Но, вероятно, содержалась она в другом слове, поскольку слог сей не повторялся через положенное количество знаков.
Был исчезающее малый шанс, что генерала в шифре именовали каким-то псевдонимом, или, к примеру, титулом. Но это представлялось маловероятным: ведь деревня, очевидно, важная, называлась явно.
В то же время казалось невероятным, что целый граф и несостоявшийся крымский главнокомандующий не интересовал английскую разведку.
Выходило, что английский агент о генерале не знал… Либо напрямую был с ним связан.
Слишком много «либо»…
Аркадий спрятал свои записи в ящик стола.
День крался к своему закату. Юноша посмотрел на лучи света, что пересекали столешницу, ожидая от них вдохновения. Его не было, так просидел до сумерек, а после — до темноты. Имелись свечи, имелось, на что их купить. Но привычно бережливый Аркадий не стал без надобности кормить огонь. Он лег на свое ложе, и глядел в окно, как летят звезды.
Сон не шел, зато кружили мысли об убитом офицере, об обстоятельствах его гибели.
Покойный говорил, что пистолет пятизарядный, — думал Аркадий. Слышал он сам четыре выстрела. Дважды стрелял сам — в коридоре и уже у выхода. Стало быть, три выстрела сделал штабс-ротмистр, шпион тоже стрелял, но единожды… Однако убил агента ножом. Может, убийц было двое? Тут же воображение дорисовало около тела убитого городничего и полицмейстера.
Да нет, быть такого не может — слишком несуразными получались эти шпионы. Хотя, может быть, они лишь часть шпионской разветвленной сети. Фантазия тут же добавила еще нескольких людей. Скажем, почтмейстер — он установил почтовый ящик, дабы сподручней было слать депеши в Петербург. И, положим, кто-то из купцов — они постоянно в разъездах, много видят, общаются с народом… В голове Аркадия появилась и разрослась целая сеть — сперва общегородская, потом — уездная, затем — губернская…
Юноша тряхнул головой, сбрасывая наваждение. Еще маменька его, Царстивие ей Небесное, говорила, что Аркаша слишком близко все к сердцу берет, слишком воображение развито. Вещи обычно много проще, нежели то кажется.
В каменоломнях он слышал шаги одного человека, и шаги были неровными. Хромой?
Потом как-то незаметно Аркадий провалился в сон. Снились пещеры, со всех сторон чудились шаги. Пахло порохом.
Чумаки
Шли чумаки из Крыма куда-то на Дон, тянули песню медленную, скрипучую, как их возы, печальную словно волы, которые те возы влекли. Неспеша, шаг за шагом босыми ногами — по дорожной пыли или грязи, по острым камням. Но неуклонно, неотвратимо, как, должно быть, шагает судьба.
Була ж йому пригодонька, З Криму ідучи, В чистім полю край дороги, Гей, гей, воли пасучи.Чумаки — казатчина, степная вольница, все, что осталось от Запорожской Сечи.
Нет чумака без дороги и нет дороги без чумаков. Татарской коннице в степи дороги без надобности, и все шляхи полевые, все то, что стало после трактом — колесами чумацких возов проложено.
Заслаб чумак-чумаченько, Заслаб та й лежить, Ніхто ж його не спитає, Гей, гей, що в його болить.Сотня людей, почти полтысячи возов — все это растянулось версты на три, и через город чумаки шли долго — с полчаса, сведя на нет всякое иное движение. Но горожане не глядели на часы, отложили свои дела. Подобное зрелище случалось несколько раз в году, да только привыкнуть к нему все равно не получалось.
Заслаб чумак-чумаченько, Заслаб та й лежить, Ніхто ж його не спитає, Гей, гей, що в його болить.Словно какое-то моровое поветрие по городу летел слух: казаки… Тьфу… Чумаки идут! Спешил взглянуть на шествие городничий, про себя считая количество возов и взятку, кою с них можно слупить — можно солью. Морщил нос доктор Эльмпт: всем известно, что чумаки переносят всякие заразы. Само слово «чумак», говорят, произошло от слова «чума». Недовольно кривил скулу и судья Гудович: хохлы эти нрава непокорного, друг за друга держаться. Случись что, и хлопот будет выше крыши.
С мольбертом спешил на главную улицу города господин Ладимировский. Наброски в записной книге делал и Аркадий.
Болять руки, болять ноги, Болить голова… Лишаються дрібні діти, Гей, гей, жінка молода.— На жалость давят, — довелось услышать Аркадию. — Прибедняются. А меж тем, у каждого чумака — возов по пять, при каждом — два вола. А на каждом возу — по шестьдесят пудов груза. Ну-ка сосчитай: нынче соль — серебром две копейки за фунт, стало быть, пуд — восемьдесят копеек. Выходит — почти пятьдесят целковых воз везет. И дома они не бедствуют, землю не пашут, хлеб не сеют. Да и когда пахать, если всю весну и лето в дороге?… С извоза живут, и живут неплохо.