Голова Минотавра
Шрифт:
Двое мужчин, вошедших в пивную, когда Попельский уже осушил стаканчик, вели себя не так, как другие. Они не стали ни присаживаться, ни тут же ретироваться. Крепко ступая по глине пола, они подошли к столику, за которым в одиночестве сидел комиссар. Какое-то время они глядели на него из-за мотоциклетных очков. Один из них вытащил из-за пазухи длинного кожаного пальто фотографию и положил ее на столе. На снимке был изображен Попельский, более молодой и смеющийся. Десятилетняя, возможно, Рита тоже смеялась, положив голову на плечо отца. Этот снимок она всегда носила с собой.
— Мы нашли это при твоей дочке, — сказал один из мужчин, указывая на фотографию. — Если хочешь ее увидеть, пошли!
Не ожидая ответа, оба направились к выходу. Попельский пару мгновений еще глядел на их военные сароги, после чего поднялся из-за столика.
Львов, среда 13 ноября 1937 года, восемь часов вечера
Попельский
— Будешь пытаться подглядеть, куда мы едем, — услышал Попельский, — мы тебя выкинем, понял?
— Понял, — ответил он.
Ехали довольно долго. Попельский насчитал двадцать поворотов, но потом сбился и считать перестал. Минут, как ему показалось, через тридцать, мотоцикл глухо прогромыхал по какому-то дворику, и мотор заглох. Комиссар почувствовал, как его берут под руки и вытаскивают из коляски. Все вместе они вошли в какое-то помещение, в котором страшно несло химическими реактивами. Его посадили на стуле, который опасно застонал под весом полицейского. Попельский чувствовал, как руки заводят за спинку и сковывают наручниками. Он не протестовал. Ждал.
Только после этого с него сняли очки-консервы. Поначалу ему показалось, будто находится в театре. Он сидел в темноте, а перед ним висел подсвеченный точечными прожекторами темно-вишневый занавес. Тогда он оглянулся по сторонам, и до него дошло, что никакого зрительного зала и нет, его стул единственный в помещении, а занавес очень даже небольшой, и подвешен он к полукруглому стеллажу. Вокруг занавеса находились штативы с лампами, с фотоаппаратами и лампами-вспышками. Попельский услышал металлический стук колец, и занавес раздвинулся. В очень ярком свете, заложив ногу за ногу, на стуле сидел молодой мужчина, показавшийся Попельскому знакомым. Одет он был в светло-серый костюм из дорогой шерсти, с которым сильно контрастировали галстук цвета красного вина и алая роза в бутоньерке пиджака. Высоко задравшаяся нога была обута в туфлю для игры в гольф. Черты лица мужчины были необыкновенно правильными; губы полные, лицо худощавое и вытянутое. Если бы не короткие, зачесанные набок волосы, если бы не мужская фигура и тень щетины на лице — его можно было бы принять за женщину. Красивую даже женщину.
— Вы хотите увидеть Минотавра, комиссар? — Голос у мужчины был грубым и четким. — Он в наших руках. Он жив и ожидает своего Тесея. А вы…
Попельский никак не мог понять, откуда ему был знаком этот мужчина. Возможно ли такое, чтобы сидящий перед ним человек был ксёндзом Керским, душепастырем молодежи, который своим могучим голосом проповедника разжигал девичьи сердца? Но это казалось просто невозможным, и, тем не менее…
— Так вы ксёндз? Священник Константы Керский? — перебил Попельский мужчину на полуслове.
— Насколько мне известно, ксёндзом я никогда не был, — очень серьезно ответил тот. — Хотя когда-то одного из них знал очень даже неплохо. У вас есть еще вопросы или позволите мне продолжать?
— Что означает: "Минотавр в наших руках"? Я пришел сюда не ради Минотавра! Где моя дочь?
Попельский дернулся на своем стуле.
Мужчина встал и поднял с пола какой-то длинный предмет. Это была клюшка для игры в гольф. Красавчик подошел к Попельскому, склонился над ним и какое-то время присматривался к его ушной раковине. Комиссар не заметил движения, зато почувствовал боль, вонзившуюся ему в голову словно шип. Ухо запульсировало и начало быстро увеличиваться. В черепе вибрировал пронзительный писк. Мужчина подошел с другой стороны и, словно ларинголог, начал осматривать второе ухо. Он сделал замах. Голова Попельского дернулась от второго удара. Комиссар медленно рухнул на пол вместо со стулом. Писк в голове вздымался. Был один лишь способ заглушить его. Нужно было кричать самому. Попельский орал от боли, словно раненый зверь. Он качался по полу, суча ногами. Вместо ушей у него теперь были две теплые, влажные и ужасно болевшие куски холодца.
Затем он почувствовал запах духов. Комиссар открыл глаза. Мужчина присел рядом, держа клюшку в руке. Попельский ожидал, что сейчас последует очередной удар. Он перестал кричать — нужно было сохранить хоть немного сил.
— Вот теперь вы ведь уже не станете перебивать меня, правда, комиссар? — тихо произнес мужчина. — То, что вы сейчас услышите, это история одного мальчика, впоследствии — юноши. Когерентная — как последовательность. Истинная — как экстремум параболы.
Мужчина вытащил из кармана пиджака толстую, оправленную в слоновью кожу записную книжку и начал читать.
Мальчик родился в 1910 году в богатой и аристократической семье Воронецких в имении Бараньи Перетоки в сокольском повете. У своих родителей он был поздним ребенком. Его отец, Юлиуш, граф Воронецкий, владелец обширных земель, был выпускником математического факультета Университета Яна-Казимира во Львове. В отце его дремала страсть к общественной деятельности, которую он реализовал, обучая деревенских детей математике. Если в каком-нибудь из них он выявлял стремление к точным наукам, тут же начинал заботиться о таком. Он оплачивал ребенку учебу в гимназии, чтобы талант не пропал даром. Двое старших, уже взрослых братьев мальчика, уже были математиками. Оба пали на Великой Войне под Горлицами. Мальчик практически и не помнил их. С самых малых лет из него воспитывали великого математика. Вместо сказок перед сном ему читали математические загадки, вместо солдатиков он выставлял на полу геометрические фигуры, вместо замков из песка он выстраивал квадраты на сторонах треугольников; вместо воздушных змеев — он развлекался квадратными трехчленами. Мальчик обладал способностями гения. В шесть лет он решал системы уравнений, а в десять — уже анализировал свойства функций.
Все это перестало иметь для него значение, когда некая деревенская девица-русинка открыла ему мир физических ощущений, и который поглотил его без остатка. Системам уравнений он теперь предпочитал системы телесные, показательные функции ассоциировались у него исключительно показом женщиной ее груди. В Сокале, где он ходил в гимназию, вместе с одноклассниками подглядывал, как директор кинотеатра "Рассвет", пан Кароль Полищук, припирает к конторке местных куртизанок. В один прекрасный день его подловили на подглядывании. Директор кинотеатра вовсе на него и не сердился и предложил совместные действия. Математика делалась мальчику все более нудной, так что на уроках он все чаще убегал от нее в школьный туалет. Дважды ему пришлось сидеть в одном классе, а один раз ему пришлось лечить триппер. Отец его впадал в ярость, но в интервалах между приступами предполагал, что бунтарский период созревания — который он принимал за причину всего зла — раньше или позднее закончится, а сын его вернется в объятия царицы наук. Он решил отгородить сына от всяческих источников плохого влияния и отдал под железную опеку собственного брата, бывшего офицера, Станислава графа Воронецкого, который в силезском Скочове был владельцем крупной фабрики зонтиков и тростей "Палюс". К сожалению, у дяди Станислава имелся двадцатилетний сын, Януш, развращенный не в меньшей степени, чем его кузен. Парень, к тому времени восемнадцатилетний юноша, через Януша познакомился с умной, знающей жизнь женщиной, бывшей хозяйкой публичного дома, в то время — начальницей брачного бюро, Клементиной Новоземской. Она быстро подсказала молодому человеку, как ему следует воспользоваться своей чрезвычайной красотой, и как он может процветать, занимаясь вдобавок тем, что он более всего любит.
Молодой человек послушался советов мадам. Он не щадил своих прелестей ни дамам, ни девушкам, и все щедро ему платили. В девятнадцать лет он выехал от дяди и поселился у пани Новоземской. Отец, несчастный и отчаявшийся, проклял единственного сына и порвал с ним всяческие отношения, что виноватого вовсе даже не обеспокоило. Без какого-либо сожаления позабыл он об отце, который был для него воплощением математики, и о матери, которая, кроме своей мигрени, ничего не желала знать. Молодой человек жил так, как ему хотелось. Денег ему хватало, поскольку — благодаря контактам пани Новоземской — он дарил наслаждения и часто сопровождал в поездках богатых немецких эксцентриков, с которыми в салон-вагонах он катался по маршруту "Катовице — Вроцлав — Берлин". Чаще всего он путешествовал в компании вроцлавского барона фон Кригерна, который посвящал юношу в различные планы и намерения. Один такой план очень сильно юноше понравился. Барон фон Кригерн собирался открыть во Вроцлаве публичный дом для богачей. Наибольшей проблемой, по мнению барона, была ротация персонала, ведь проститутки довольно часто меняли места работы. Имелся только один эффективный способ, чтобы удерживать их постоянно — нелегально переправить через границу, а потом держать под замком в полу-рабском состоянии. Поскольку польки и чешки были чрезвычайно красивыми женщинами, а для того, чтобы контрабандно перевезти их, нужно было пересечь только одну границу, они стали, вполне естественно, самым подходящим товаром. У молодого человека даже глаза загорелись, когда барон фон Кригерн представил ему этот замысел. Договорились они быстро — барон выкладывал средства и предоставил своему сообщнику двухлетний беспроцентный заём, а молодой человек вкладывал в дело свои бесценные связи. Через пару дней во Вроцлаве была зарегистрирована транспортная фирма "Воронецкий и фон Кригерн".