Голуби в берестяном кузове
Шрифт:
Свей хмуро взглянул на Мокшу и склонил голову, приветствуя.
Мокша прошёл, сел за стол.
– Знаешь ты, князь, отпускал меня сын твой Игорь к сестре погостить, больна она была очень. Да прослышал я, что живёт у людей человек примечательный, много знает, не только наперёд далеко заглядывает, но и про прошедшие дни рассказать может много такого, что сам не видишь под носом своим. Любопытно мне стало, что за человек такой, не из наших ли он мест. Может, знакомец старый, живет среди людей поживает, на хлеб да соль так зарабатывает. Стал расспрашивать сестру, она ничего не ведала про него, я – к домовым местным. Так и нашёл, разыскал. Думал, что этот отшельник живёт в лесу,
Ну я – так и так – стал рассказывать. А чего мне утаивать от него. Да и не поверит ведь. Но он слушал меня и всё спрашивал:
– Точно говоришь, что живёте общиной и князь вами правит?
И лишь на шаг отступил, когда я тут же открылся ему в своём теперешнем облике с оружием и доспехах. Ничем боле не выдал своего удивления. А потом сказал, что было одно упоминание, но он не может найти эту книгу, что разделилось племя древлян, и ушла часть народа куда неизвестно. Долго извинялся, что посчитал ту книгу сказкой и читал её тоже как сказку.
Светослав хлопнул ладонью по ручке кресла и сказал негромко:
– Дундарий! Собери нам поесть.
Свей, сидел, наклонившись вперед, и не сводил с Мокши глаз. Мокша заговорил вновь:
– Много он мне чудного рассказал, многое я не понял, да только поведал он, что и на их земли в давние времена степняки ходили, что теперь и нам предстоит всем вместе против степняков стоять: и полянам, и лесовичам, и пещерникам, и речникам, и драконам. Сказал, что писано там, что степняки привели с собой чудищ невиданных. Если, говорит, не встречали вы их, то ещё встретите. Что приведёт их алхимик из башни. Будто бы в книге той написано так. Что за алхимик, не знаю. А в башне живёт у нас Изъевий, – тут же подумал я. И вот что удивило, князь, казалось мне, что никто у людей про нас и знать не знает, кому ни скажу, никто не понимает, откуда я. А отшельник тот, Нил Андреичем назвался, он понял! Вот про драконов-то у нас я и сам не слышал, поди, давно это было, посдыхали уже все…
Мокша замолчал внезапно. Его глаза смотрели в сумрачный рисунок витражей. Там, где лазурь стекла соперничала с синевой рассветного неба, виднелось красивое лицо, лицо молодой женщины.
– Завея, уходи, – проговорил Светослав, нахмурившись. – Иначе Дундарию скажу, чтобы совсем не выпускал тебя.
Красивые губы изогнулись в усмешке. Завея стала приближаться. Тень её скользнула к отцу, встала перед ним и захохотала. Высокая, худая, с разметавшимися русыми волосами, она была красива, только гнев и ненависть кривили нежные черты. Свей вскочил. Она оглянулась на него, её глаза сверкнули особенной злобой.
– Игорев щенок! Ненавижу! – прошипела она яростно, вновь впившись глазами в лицо отца. – Скоро всем вам придет конец. Всем, – шептали её губы. – Древляна будет моя! Только моя! И дети мои будут сидеть в Заонежье!
Она снова захохотала, дико взвизгивая, переходя на плач, бросилась со страшной силой в залитое солнцем окно. Все замерли – ведь сейчас расшибётся насмерть! Но это всего лишь тень, отражение. И Завея в миг исчезла.
Седая голова Дундария показалась в приоткрытой двери. Насупленные его брови не сулили ничего хорошего своенравной дочери князя.
«Зря пожалел, погулять отпустил, ох и злющая девка», – думал он.
А над его головой плыли под его чутким присмотром мисы с кашей, блюда с холодным мясом кабана, с тёплыми ломтями ржаного хлеба, кувшины с молоком и мёды.
Голуби в берестяном кузове
Увидев Завею, Свей теперь сидел сам не свой. Вспомнилось детское, страшное. Камнем лежало на душе. В тот год стояло жаркое лето с сильными, внезапно налетающими грозами. По реке тянуло дымом горевшего в верховьях леса. Разразившаяся ночью гроза долго метала громы и молнии в лес и в город, и в реку, и, запалив в гневе старую сосну, высившуюся, словно свечка, в самой середине чащи, успокоилась к утру.
Заонежье – небольшой городок, спрятавшийся за старой крепостной стеной, на том же правом высоком берегу Онежи, чуть ниже Древляны. Всего в пяти верстах от неё, но гораздо ближе к болотам.
Тогда, двенадцать лет назад, его тётка красавица Завея часто наезжала сюда с охраной на лихих конях – в Древляне-то больно не повеселишься на глазах строгого отца. В Заонежье становилось шумно. По улицам городка, где все знали друг друга, бродили незнакомцы, затевались склоки с торговцами всякой снедью на небольшой площади перед домом князя Игоря. А сама Завея исчезала надолго из города, как поговаривали, уходила на болота, к тамошнему колдуну-упырю, колдовать училась. Над ней посмеивались и жалели, казалась она то ли несчастной, то ли больной.
Про колдуна тогда болтали всякое. Мол, колдует, на руку нечист, да и с тёмными существами общаться не брезгует, и даже полянского чародея из башни в гостях у него видели.
Свей вспомнил, как однажды взбегая на крышу к своим голубям, где он пропадал целыми днями, встретил тётку. Завея спускалась, пошатываясь, по ступенькам.
Он удивлённо проводил её взглядом, отступив в узком лестничном пролёте к стене. В сумерках сеней Завея не разглядела мальчишку и прошла мимо. Сильный запах вина заставил Свея тогда отпрянуть ещё глубже в тень. И тогда Завея хрипло и насмешливо протянула:
– Кто здесь?
Увидев его, она взъярилась, вскинулась. Прошипела:
– Что?! Следишь за мной?!
И попыталась ухватить за ухо. Рука пьяно скользнула по лицу Свея, который, раздражённо оттолкнув, крикнул уже с верхней ступеньки, тревожно вслушиваясь в странную тишину на чердаке:
– Не ходи к моим голубям! Слышишь?!
Но он кричал ей уже в спину. Завея, рассмеявшись, почти спустилась с лестницы и оглянулась лишь в конце. Ласковая улыбка блуждала на её лице.
Свею стало страшно. Взбежав на чердак, он оторопел. Пух и перо летали в воздухе. Серые лесные голуби всё ещё испуганно кружили над княжеским домом. А три голубя, белые с мохнатыми лапами, пойманные в низине на Узолье, лежали на полу. Завея им свернула шеи. А кто же еще? Как она их поймала? Ведь шли они только к нему. Зачем?!
Свей растерянно гладил и гладил взъерошенные перья убитой белой голубки. Ему казалось, что она сейчас оживёт, глянет на него кротко своими бусинами-глазами и легонько щипнёт за палец… Но ничего не происходило.
Лишь поздно вечером отец отыскал его на чердаке.
– Ты чего здесь? Иди домой…
Мальчишка возился с берестяным кузовом, где сложены были убитые голуби. Он приготовил им это ложе для погребального костра. Хотелось, чтобы и после смерти душа голубки могла летать в небе.