Голубые молнии
Шрифт:
Между прочим, по-английски говорят дай бог — ведь после училища они помимо военной специальности получают диплом переводчика-референта.
Иногда я им жутко завидую. Представляю на их месте себя. Бесстрашный гвардеец Анатолий Ручьев! Все-таки в нашем роде войск романтики будь здоров. Одна форма чего стоит: голубые береты, голубые тельняшки…
Так вот, подходит Сосновский.
— В училище хочу рапорт подавать, — говорит.
— В училище? — спрашиваю. — Ты не того, к врачам не заходил? — Потрогал ему лоб. — Ты знаешь, что это на вето жизнь? Раз хоть одна звездочка появилась на погонах,
— Да я знаю… — тянет.
— Ну, а раз знаешь, так чего ж ты? Инженером ведь хотел стать.
— Ну и что, одно другому по мешает. Сначала училище, потом академия. По-твоему, командир-десантник не может кончить инженерную академию?
— Не знаю, — говорю, — может быть. А вот такая жизнь?
— Какая жизнь?
— Ты пойми, — втолковываю, — вставать ни свет ни заря, ложиться неизвестно когда, учения, тревоги, начальство требует, подчиненные, вроде нас с тобой гаврики, подводят, сегодня здесь, завтра за тысячу километров перебросят! Это жизнь?
— Жизнь, — говорит. — Представь себе, жизнь! А что, приходить на работу к девяти, уходить в шесть, весь день брюки протирать, налокотники носить лучше? Мне, между прочим, еще двадцати нет. Я еще насидеться успею. Вот ты говоришь: учения, переезды. А по-моему, это здорово! Новые края, новые города, новые люди. Это ж и есть романтика!
— Романтика, — фыркаю, — по-пластунски ползать и портянки наматывать. Романтика!
— Не знаю, — твердит (упрямый, черт!). — По-моему, носить голубой берет и золотые погоны, быть офицером-десантником, прыгать затяжным ночью, в леса и на воду, проводить учения с походами, засадами, атаками, а если грянет война, так первому врываться в тыл врага, выполнять задания особо трудные и рискованные — еще какая романтика! И потом, дело не только в ней. Стукнет мне тридцать… сорок, другое будет волновать — работа.
— Какая работа? — спрашиваю. — Раз-два, направо-налево? Это, по-твоему, работа?
— Ну знаешь, — рассердился, — если ты до сорока лет в армии кроме «раз-два» ничему не научишься, ты и в гражданке не далеко уйдешь. Воздушнодесантные войска — это же войска будущего. Вот смотри, — раскрывает свою тетрадку (он вечно что-то в тетрадку записывает), — в 1763 году в Париже Бенджамин Франклин смотрел, как поднимаются люди на воздушном шаре. Так он, знаешь, что потом писал?
— Что? — спрашиваю.
— Вот у меня тут помечено. Слушай: «По-видимому, это открытие огромной важности, и оно, вероятно, станет поворотным пунктом в историческом развитии человечества. Ибо найдется ли такой правитель, который сможет так покрыть всю свою страну войсками, чтобы успеть дать отпор десяти тысячам солдат, спустившимся с неба, прежде чем они во многих местах причинят безграничный ущерб?» Ты понял? Это Франклин писал более двухсот лет назад! Разве не гениально?
— Гениально, — соглашаюсь. — но при чем тут ты с твоим училищем?
— Как при чем? Как при чем? Я тебе объясняю, какую роль в будущей войне будут играть десантники — огромную, решающую! Представляешь, высаживается в тылу врага за тысячи километров от фронта миллион солдат!
— Миллиард!
— Ну ладно, пусть не миллион, пусть сто тысяч,
— Тихо, — говорю, — не волнуйся, а то инфаркт получишь. Армии, дивизии, танки! Они пока еще сами не летают, их, между прочим, на самолетах доставляют. А самолеты, представь, обладают тем печальным недостатком, что их можно сбить с помощью ракет же. Так что надо еще долететь до места. Не так это просто.
— Согласен, — говорит, — вот и будут разрабатываться новые методы ведения войны, новая тактика. И к сорока годам полковник Сосновский как раз этим и будет заниматься. Это же черт знает как интересно!
— А вдруг войны не будет? — задаю вопрос. — Чем тогда займется уважаемый полковник Сосновский?
— Ну, во-первых, ее таки не будет. По крайней мере я лично в этом убежден. И не будет ее как раз потому, что существует Советская Армия, самая мощная в мире. А самая мощная она, в частности, потому, что в ней служат такие солдаты, как будущий полковник Сосновский, и несмотря на то, что попадаются в ней отдельные Ручьевы…
— Ну знаешь! — перебиваю.
— Знаю, — говорит, — знаю. И во-вторых, в мирных условиях у парашютистов в наше время тоже дела есть. Лесные пожарные, альпинисты-спасатели, врачи-полярники, спортсмены. испытатели, да мало ли чего найдется. Перспективы дай бог! В общем, я твердо решил идти в училище. Начинать-то надо сначала.
…Я почему-то все думаю об этом разговоре. Он ведь серьезный парень, Сосновский. Какая-то истина во всех этих рассуждениях, конечно, есть. Но, наверное, каждому свое. Я, например, не гожусь для армии или гожусь? Чем я хуже других, в конце концов? Но ведь прыгать-то испугался, какой же из меня командир, да еще десантник? Придется идти в дипломаты.
Кстати, о прыжке. Мысли о нем не дают мне покоя. Хоть бы это уж скорее все кончилось.
Чем ближе час, тем больше я боюсь. Перед первым прыжком, тем самым, который не состоялся, я ничего не боялся — мне и в голову не приходило, что так получится. Теперь же я только и делаю, что боюсь. Даже страшусь. И если раньше я боялся самого прыжка, то теперь к этому прибавилось еще одно обстоятельство. Старший лейтенант товарищ Копылов придумал гениальный прием, дабы его солдат-недотепа Ручьев совершил наконец прыжок.
Он решил отвезти меня в лагерь, где периодически проходят сборы спортсмены нашей дивизии. Там прыжки идут с утра до вечера и даже ночью. И поднимусь с кем-нибудь из спортсменов, или с ним и вдали от смущающих меня взоров совершу прыжок. Испугаюсь опять — никто не узнает (этой мысли он мне, разумеется, не высказывает, но я понимаю).
Идея прекрасная, если бы не… Таня.
Как интересно все-таки устроена жизнь. Она вся состоит из встреч и разлук. И с людьми, и с предметами, и с явлениями, Наверное, у человека умудренного мое открытие вызовет смех — открыл Америку! Но я пришел к этому сам, и весьма горд. Первооткрыватель Ручьев!