Горбун, Или Маленький Парижанин
Шрифт:
Вот каким образом господину де Перолю представилась возможность еще раз блеснуть своими дипломатическими талантами.
Итак, насмешливая физиономия Шаверни высунулась из-под кафтана Галунье, пока Пероль, спиной к вороху соломы, следил за действиями наших храбрецов. Маленький маркиз подмигнул соратникам и сделал им знак приблизиться. Те осторожно подошли.
— Эх, битый туз! — заметил Плюмаж, указывая на дыру в потолке. — Как-то все же неприлично помещать дворян в тюрьму с таким скверным потолком.
— Чем дальше, — без особого гнева заметил Галунье, — тем меньше уважения к приличиям.
— Друзья
— Вот еще! — вздохнул Галунье. — Обнажать против нас шпагу!
— Против безоружных людей! — поддержал его Плюмаж. — Убей меня Бог, вы этого не сделаете!
Друзья все приближались. Однако Пероль не звал пока на помощь, что положило бы конец всяким переговорам, а решил подкрепить свои слова действием и положил руку на эфес шпаги.
— Да в чем дело, дети мои? — проговорил он. — Вы что, пытались убежать через эту дыру в потолке, забравшись один другому на плечи, но не вышло? Стоять! — вдруг воскликнул он. — Еще шаг, и я достаю шпагу!
Но на эфесе его шпаги лежала уже другая рука. Эта белая, в изодранных манжетах рука принадлежала маркизу де Шаверни, которому удалось бесшумно выбраться из своего укрытия. Он стоял за спиной Пероля. Внезапно шпага фактотума скользнула у того между пальцев, и Шаверни, схватив его за ворот, приставил острие к горлу Пероля.
— Одно слово, и ты погиб, — тихо проговорил он.
На губах у фактотума выступила пена, но он молчал. Плюмаж и Галунье сняли с себя галстуки и связали его с неописуемой быстротой.
— Что теперь? — осведомился Плюмаж у маленького маркиза.
— А теперь, — отозвался тот, — ты станешь справа от двери, этот милый мальчик слева, и когда стражники войдут, вы схватите их за горло.
— Вот как! А чего это они пойдут сюда?
— Вы только станьте, где я сказал. Приманкой нам послужит господин де Пероль.
Храбрецы прижались к стене — один справа от двери, другой слева. Шаверни, приставив шпагу к горлу Пероля, велел ему звать на помощь. Пероль закричал. Стражники немедленно ринулись в камеру. Галунье занялся тюремщиком, Плюмаж — его напарником. Оба тюремщика немного похрипели, потом смолкли, потому что были уже полузадушены. Шаверни затворил дверь, вынул из кармана у тюремщика моток веревки и сделал из нее обоим наручники.
— Вот дьявольщина! — сказал ему Плюмаж. — В жизни не встречал такого ловкого маркиза!
Галунье присоединил несколько более сдержанные поздравления к словам своего благородного друга. Но Шаверни спешил.
— За дело, — воскликнул он, — мы еще не на парижской улице! Гасконец, раздень тюремщика догола и влезь в его одежду. Ты, друг, сделай то же самое со вторым. Плюмаж и Галунье переглянулись.
— Тут меня кое-что смущает, — почесывая ухо, проговорил первый. — Я, черт побери, вовсе не уверен, что дворянину пристало…
— А я вот надену платье самого мерзкого из знакомых мне жуликов! — вскричал Шаверни, срывая с Пероля его великолепный кафтан.
— Мой благородный друг, — рискнул подать голос Галунье, — вчера мы взялись…
Плюмаж гневным жестом прервал его.
— Молчи, несчастный! — воскликнул он. — Я приказываю
— А это тоже для него!
Плюмаж тяжко вздохнул и принялся раздевать тюремщика, у которого во рту был кляп. Брат Галунье поступил точно так же со вторым стражником, и вскоре туалет наших смельчаков был завершен. Нет никакого сомнения в том, что со времен Юлия Цезаря, который по преданию был основателем этой древней крепости, стены Шатле никогда еще не видели столь изящных тюремщиков. Шаверни тем временем влез в кафтан любезного господина де Пероля.
— Дети мои, — проговорил он, быстро войдя в роль фактотума, — я закончил свои дела с этими несчастными; прошу вас, проводите меня до выхода на улицу.
— Я хоть немного смахиваю на стражника? — поинтересовался Галунье.
— Вылитый тюремщик, — отозвался маленький маркиз.
— А я, — подал голос Плюмаж-младший, даже не скрывая стыда, — я хоть издали похож на тюремщика?
— Как две капли воды, — успокоил его Шаверни. — Ну, пошли, я должен отнести записку.
Они вышли из камеры, после чего заперли дверь на двойной поворот ключа, не забыв и про засовы. Господин де Пе-роль и стражники остались внутри, крепко-накрепко связанные и с заткнутыми ртами. История умалчивает о том, какие мысли навещали всех троих в столь тяжких обстоятельствах. Между тем заключенные без помех преодолели первый коридор — он был пуст.
— Пониже голову, Плюмаж, друг мой, — заметил Шаверни, — я боюсь, как бы нас не выдали твои злодейские усы.
— Боже милостивый! — ответил забияка. — Да вы можете изрубить меня, словно начинку для пирогов, все равно мой бравый вид никуда не денется.
— Да, он исчезнет лишь вместе с нами, — поддержал Галунье.
Шаверни нахлобучил гасконцу шерстяной колпак по самые уши и показал, как держать ключи. Сообщники были уже у дверей, ведущих во внутренний двор. Там, равно как и в крытых галереях, было полно народу. В Шатле царила страшная суматоха: маркиз де Сегре перед новым заседанием давал своим советникам завтрак в помещении канцелярии. Люди бегали со столовыми приборами, жаровнями и корзинами шампанского; все это прибыло из кабачка «Дойная корова», открытого два года назад на площади Шатле поваром Ле Пре.
Надвинув шляпу на глаза, Шаверни двинулся первым.
— Друг мой, — обратился он к привратнику внутреннего двора, — тут неподалеку, в девятом номере, сидят два опасных злодея, так что не зевайте.
Привратник, ворча, снял колпак. Плюмаж и Галунье пересекли двор без происшествий. В караульне Шаверни вел себя как зевака, пришедший осмотреть тюрьму. Он долго рассматривал каждый предмет и с серьезным видом непрерывно задавал идиотские вопросы. Ему продемонстрировали походную кровать, на которой господин де Горн в течение десяти минут отдыхал вместе со своим другом аббатом Ламетри, выйдя с последнего судебного заседания. Кровать, похоже, живо заинтересовала Шаверни. Теперь оставалось лишь пересечь второй двор, однако при выходе Плюмаж-младший опрокинул поваренка из «Дойной коровы» с блюдом бланманже. При этом наш храбрец столь звучно произнес: «Ризы Господни!», что все обернулись. Брат Галунье затрясся как осиновый лист.