Горбун, Или Маленький Парижанин
Шрифт:
— Сударыня, — отвечала донья Крус, улыбаясь повлажневшими глазами, — разве отсюда не видно, как она вас любит?
И она указала на разбросанные листки записок Авроры.
— Видно, видно, — согласилась принцесса. — Как высказать чувства, которые я испытывала, читая эти страницы? В ней нет моей серьезности и печали. У нее веселое отцовское сердце, но ведь я, которой пришлось пролить столько слез, тоже была когда-то весела. Дом, где я родилась, был тюрьмой, и тем не менее я смеялась, я танцевала, пока не увидела того, кто унес с собою в могилу все мое веселье и смех.
Принцесса быстрым движением провела ладонью по горящему лицу.
— Видела ли ты когда-нибудь, как бедная женщина сходит с ума? — неожиданно спросила она.
Донья Крус с тревогой посмотрела на нее.
— Не бойся, не бойся, — успокоила девушку принцесса, — просто ощущение счастья слишком ново для меня — это я и хотела сказать, милая Флор. А ты заметила, что дочь моя чем-то похожа на меня? В день, когда к ней пришла любовь, вся ее веселость пропала. На последних страницах есть следы слез.
Она взяла цыганку за руку и двинулась на прежнее место. Идя по комнате, принцесса поминутно оборачивалась в сторону дивана, где спала Аврора; казалось, какое-то смутное чувство отдаляет мать от дочери.
— О да, она меня любит! — снова заговорила принцесса. — Но улыбка, которую она запомнила, улыбка человека, наклонившегося над ее колыбелью, принадлежит Лагардеру. А кто давал ей первые уроки? Он. Кто научил ее имени Господа? Опять он! О милая Флор, ради всего святого, никогда не говори ей, сколько во мне гнева, ревности и злобы к этому человеку!
— Это не голос вашего сердца, сударыня, — прошептала Флор.
Принцесса с неожиданной силой сжала ей руку.
— Нет, сердца! — вскричала она. — Сердца! Они вместе отдыхали в лугах, окружающих Памплону. Чтобы поиграть с нею, он сам становился ребенком. Разве это мужское дело?
Разве это не долг матери? Возвращаясь после трудов, он приносил ей какую-нибудь игрушку, лакомство. Разве могла бы я сделать для нее больше, окажись я с ребенком без денег, в чужой стране? Он прекрасно знал, что отнимает, похищает у меня всю ее нежность!
— О сударыня… — начала было цыганка.
— Ты хочешь его защищать? — перебила принцесса, с недоверием глядя на Флор. — Ты на его стороне? Да, я вижу, — заявила она с горьким и грустным смехом, — ты тоже любишь его больше, чем меня.
Донья Крус прижала руку к сердцу. На глазах у принцессы выступили слезы.
— О, этот человек! — пролепетала она сквозь слезы. — Я вдова, у меня ведь ничего не было, кроме сердца дочери!
Донья Крус молчала перед лицом столь несправедливой материнской любви. Она очень хорошо ее понимала, эта жадная до удовольствий девушка, эта необузданная натура, которая еще вчера готова была играть в драме жизни. Душа ее уже вмещала в себе всю полную страсти и ревности любовь.
Принцесса вновь уселась в кресло и взяла листки, писанные рукою Авроры. Она сидела и задумчиво перебирала их.
— Сколько раз он спасал ей жизнь! — медленно проговорила она.
Принцесса начала было читать рукопись с начала, но на первых же страницах остановилась.
— Зачем? — удрученно прошептала она. — Ведь я дала ей жизнь только один раз! Да, все правильно, — продолжала принцесса, и в глазах у нее появился суровый отблеск, — ему она принадлежит больше, чем мне.
— Но вы же ей мать, сударыня, — мягко возразила донья Крус.
Принцесса вскинула на нее свой полный тревоги и боли взгляд.
— Что ты хочешь этим сказать? — проговорила она. — Ты просто желаешь меня утешить. Любить свою мать — это ведь долг, не так ли? Если моя дочь будет любить меня только ради этого, мне лучше умереть.
— Сударыня, перечтите же страницы, где она говорит о вас. Сколько в них нежности, сколько почтительной любви!
— Я так и хотела сделать, Флор, доброе мое сердечко! Но есть одна вещь, которая мешает мне перечитывать строки, что еще недавно я так горячо целовала. Моя дочь сурова. В ее дневнике звучат и угрозы. Там, где она начинает подозревать, что между нею и ее другом может встать мать, ее слова становятся острыми, как шпага. Мы же читали вместе, ты помнишь, о чем я говорю. Она пишет о матерях, обуянных гордыней…
Принцесса вздрогнула всем телом.
— Но вы вовсе к ним не принадлежите, сударыня, — сказала наблюдавшая за нею донья Крус.
— Однако принадлежала, — пробормотала Аврора де Ке-люс, пряча лицо в ладони.
В другом конце комнаты лежавшая на диване Аврора де Невер зашевелилась во сне. С губ ее слетело несколько нечленораздельных слов. Принцесса вздрогнула. Она поднялась с кресла и на цыпочках пересекла комнату. Затем она знаком показала донье Крус, чтобы та подошла .оже: принцесса явно нуждалась в чьей-нибудь поддержке.
В тревоге, пронизывавшей принцессу в самые радостные минуты, в ее опасениях, угрызениях совести, в ее рабстве, словом, в той необъяснимой боли, сжимавшей сердце бедной матери и отравлявшей ей счастье, было нечто детское и вместе с тем нестерпимое.
Она встала рядом с Авророй на колени. Донья Крус осталась у изножия дивана. Принцесса долго вглядывалась в лицо дочери. Ей пришлось сдерживать рыдания, вырывавшиеся у нее из груди. Аврора была бледна. В тревожном сне волосы ее разметались и волною упали на ковер. Закрыв глаза, принцесса взяла их и прижала к губам.
— Анри! — сквозь сон пробормотала Аврора, — Анри, друг мой!
Принцесса так побелела, что донья Крус бросилась вперед, чтобы ее поддержать. Но Аврора де Келюс оттолкнула ее и с тоскливой улыбкой сказала:
— Я привыкну. Ах, если бы она вспомнила во сне и мое имя!
Она прислушалась, но имя ее так и не прозвучало. Губы Авроры были полуоткрыты, девушка тяжело дышала.
— Что ж, наберусь терпения, — проговорила несчастная мать, — быть может, в следующий раз она увидит во сне и меня.