Горбун лорда Кромвеля
Шрифт:
Мы отошли в сторону. Она смотрела на меня с плохо скрываемым любопытством.
– Я хочу, чтобы вы взглянули на это. Скажите, вы узнаете этот предмет?
Повернувшись спиной к толпе, я вытащил из кармана серебряную цепочку, которую снял с трупа девушки. Госпожа Стамп тотчас схватила ее в руки, вскрикнув от удивления:
– О святой Христофор! Помнится, я отдала ее Орфан. Перед тем как направить ее сюда. Сэр, вы нашли ее…
Она осеклась, увидев выражение моего лица.
– Мне очень жаль, госпожа Стамп, – мягко произнес я. – Эту цепочку я нашел на трупе, который мы сегодня утром достали из пруда.
Я думал, что она расплачется, но пожилая дама
– Как она умерла?
– Ей сломали шею. Мне очень жаль.
– Вы нашли того, кто это сделал? Кто это был?
Ее голос неожиданно перешел в хриплый визг. Перепуганные дети начали озираться вокруг.
– Не надо, мадам. Прошу вас. Мы пока об этом решили не распространяться. Я обязательно найду того, кто это сделал. Клянусь вам.
– Отомстите за нее. Ради Бога, прошу вас, отомстите за нее.
Голос у нее задрожал, и она тихо заплакала. Я ласково тронул ее за плечо.
– Прошу вас, пока никому ничего не говорите. Если что-нибудь станет известно, я дам вам знать через судью Копингера. Глядите, взрослые возвращаются. Постарайтесь взять себя в руки.
Когда раздача милостыни подошла к концу, процессия оборванцев, словно стая черных ворон на белом снегу, потянулась обратно в город. Госпожа Стамп тяжело вздохнув, поспешно кивнула мне на прощание и повела детей вслед за взрослыми. Направляясь через ворота во двор, где меня поджидал Марк, я все время оглядывался назад, боясь, что она не выдержит и снова расплачется. Но, услышав ее твердый голос которым она подбадривала детей, понуждая догонять взрослых, постепенно успокоился. Брата Эдвига к этому времени нигде не было видно.
ГЛАВА 22
Я тихо вошел в темную церковь и с осторожностью закрыл за собой большую тяжелую дверь. За крестной перегородкой, отделяющей клирос от нефа, мерцали свечи, и оттуда же доносился монотонный хор голосов: монахи пели псалмы. По всей очевидности, вечерняя служба уже началась.
После встречи с госпожой Стамп я велел Марку пойти к аббату и передать ему мою просьбу проследить за братом Габриелем, дабы тот в ближайшее время не покидал стен монастыря, а также мое распоряжение очистить от мыла могилу Синглтона. Кроме того, к следующему дню монахи должны были осушить пруд. Марк всегда с большой неохотой относился к подобного рода поручениям, уж очень ему не по душе было передавать приказания высокопоставленным лицам, к каковым в данном случае он причислял аббата Фабиана. Однако я напомнил ему, что, если он желает продвинуться по службе, ему придется привыкать иметь дело с людьми, занимающими подобное положение в обществе. Не проронив ни слова в ответ, Марк с хмурым видом вышел из комнаты.
Я остался один, чему, надо сказать, был внутренне рад, ибо мне требовалось время, чтобы все хорошенько обдумать. За окном уже сгущались сумерки, поэтому я устроился напротив огня и предался размышлениям. Усталость с каждой минутой все больше давала знать о себе. Убаюкиваемый потрескиванием поленьев и исходящим от них ласковым теплом, я вскоре почувствовал, что, несмотря на мои героические усилия противостоять сну, он упорно меня одолевает. Поэтому мне пришлось встать и плеснуть себе в лицо холодной водой, дабы окончательно не впасть в дрему.
Брат Хью подтвердил показания Габриеля, что его одежда была похищена. Это меня здорово разочаровало. Я полагал, что преступник уже находится у меня в руках. Однако если говорить положа руку на сердце, то в глубине души я продолжал считать, что ризничий чего-то недоговаривает. В памяти вновь всплыли слова Марка: «Я не
Колокола вновь завели свою оглушительную песню. Ближайший час монахам предстояло служить вечерню. Это давало мне возможность сделать то, что сделал Синглтон и что уже давно следовало бы сделать мне, а именно: пользуясь отсутствием брата Эдвига, обследовать его казначейский дом. Несмотря на смертельную усталость и внезапно охватившее меня волнение, я вдруг почувствовал, что мне стало значительно лучше. Правда, голова по-прежнему оставалась вялой, поэтому я решил принять еще одну порцию снадобья брата Гая.
Тихо и незаметно для тех, кто пел псалмы, я проследовал вдоль залитого мраком нефа. По дороге мой взгляд упал на одну из ниш в каменной кладке стены, вторая была пышно декорирована орнаментом, чтобы вызывать у молящихся ощущение притягательной таинственности мессы.
Службу вел брат Габриель. Он был целиком поглощен музыкой. Я не мог не восхититься искусством с которым он справлялся со своей задачей. Брат Габриель заставлял монахов, прикованных взорами к богослужебным книгам, краем глаза следить за движением его рук и, следуя их условному языку, создавать удивительную гармонию то вздымающихся вверх, то нисходящих вниз звуков. Среди прочих монахов присутствовал и сам аббат, лицо которого при свете свеч выглядело довольно мрачным. И почему-то я вспомнил о том, с каким отчаянием он прошептал: «Конец! Конец всему!»
Потом мой взгляд выхватил из толпы брата Гая и находившегося по соседству с ним Джерома, чье белое картезианское облачение являло собой вопиющий контраст с черным одеянием бенедиктинцев. Уж лучше бы ему запретили присутствовать на службах. Пока я молча разглядывал монахов, брат Гай наклонился и, слегка улыбнувшись, перевернул калеке-картезианцу страницу, на что тот ответил благодарным кивком. В этот миг меня вдруг осенила догадка: возможно, именно лекарь, с присущими ему смирением и кротостью, был одним из немногих в Скарнси, кто вызывал у Джерома приятие. Могли бы эти двое в конце концов подружиться? В тот день, когда я застал Гая перевязывающим раны Джерома, мне даже в голову такое прийти не могло. Я перевел взгляд на приора Мортимуса и, к своему изумлению, обнаружил, что он не поет, а глядит невидящим взором в пустоту. Я вспомнил, в какое гневное и испуганное состояние привел его вид трупа девушки. Не в пример ему брат Эдвиг, который стоял между братом Ателстаном и своим вторым помощником, человеком весьма преклонных лет целиком отдавался пению псалмов.
– Кто из них? – тихо прошептал я сам себе. – Кто из них? О Господь, направь на путь истинный мой немощный мозг!
Однако никакого боговдохновенного ответа не последовало. Подчас мне казалось, что в подобные дни когда меня охватывало невыразимое отчаяние, Всевышний оставался на удивление глух к моим молитвам.
– Прошу тебя, избавь нас от дальнейших смертей, – произнес я, после чего встал и вышел из церкви.
Когда я вставлял ключ с ярлыком «казна» в замок казначейского домика, на монастырском дворе не было ни души. Изнутри потянуло сыростью, и я был вынужден плотнее завернуться в подбитый мехом плащ. Все выглядело как и прежде: уставленные расчетными книгами стены, письменные столы, а в конце комнаты – сундук. На столе была оставлена зажженная свеча. Я взял ее, подошел к сундуку и, достав другой ключ, открыл его.