Гордость Карфагена
Шрифт:
Ганнибала удивляло открытое неповиновение на лицах сельских жителей, которых грабили его солдаты. Почему они не падали на колени и не просили о пощаде? Почему они не шли на незначительную ложь и не заявляли ему о своей лояльности? Командир знал, как люди ведут себя в моменты поражения, но эти итальянцы не следовали ни одному известному ему шаблону поведения. Рим уже должен был шептать смущенные слова о возможных переговорах. Через Бостара ему удавалось поддерживать поток шпионов, которые циркулировали между ним и столицей. Но ни один из них не говорил о пораженческих настроениях в городе. И никто из них не думал, что подобные мысли витают в умах сенаторов — даже тех, кто привык жульничать в политике. Казалось, что Рим готовился только к следующей стадии войны.
На встрече с генералами Ганнибал спросил:
— Что может означать избрание диктатора?
Они собрались в брошенном особняке, который служил им временным штабом. Солнечный свет, проникавший через открытую дверь, рисовал на полу желтый прямоугольник. День выдался душным и жарким, поэтому стулья расставили в тени. Над головами по балкам крыши бегали ящерицы, шурша соломой, высохшей на солнце.
— Похоже, они испугались, — ответил Бомилькар.
— Так и должно было случиться. Но как диктатор повлияет на исход войны?
— Мы должны нанести им новый удар, — сказал Махар-бал. — Быстрый и сильный.
Мономах всосал щеки и изложил свое мнение. Казалось, что он говорил не через рот, а через морщины.
— Мне не нравится затянувшаяся пауза. Наши люди уже отдохнули. Давайте ударим в римское сердце, пока воины еще не забыли, как легко рассекается вражеская плоть.
Бостар поморщился и покачал головой. Во время размышлений у него появилась привычка поглаживать рубцы обмороженной щеки. Казалось, что он ритмично перебирает пальцами струны ума.
— Я попытаюсь ответить на вопрос командира, — сказал он. — Сенат обычно назначает диктатора только при великих бедствиях. То есть, та бойня, которую мы устроили им, произвела на римлян большое впечатление. Если раньше их армия управлялась двумя консулами, каждый из которых вел два легиона, то теперь власть отдали в руки одного командующего. Диктатор избирается на полгода и командует четырьмя легионами одновременно. Его власть абсолютная. За последний год, как вы помните, римляне выставили против нас шесть легионов, но они не были единой силой. Учитывая все вышеизложенное, мы можем предположить, что при диктаторе нам придется противостоять более крупным войсковым формированиям.
— Выходит, они назначили царя? — спросил Магон. — Они отказались от своей республики?
— Нет, ты неправильно понял, — ответил Бостар. — Римляне боятся монархов больше, чем жители Афин. Они терпят диктатора только до той поры, пока он полезен. Затем они лишают его сана. Сенат выбрал Фабия, потому что он скромный и рассудительный человек. Римляне не наделили бы такой властью какого-то выскочку. Если вы вспомните Цинцинната...
— Только не повторяй нам историй Силена! — сказал Бомилькар . — Мы уже слышали про этого Цинцинната. Он оставил плуг на поле, победил врагов, а потом снова вернулся на пашню и продолжил свою работу. Ты думаешь, с нами будут сражаться пахари?
— В каком-то смысле, да. Римлянам нравится считать себя скромным сельским народом. Я напомнил вам о Цинциннате потому, что он является образцом диктатора. Это человек, к которому обращаются в моменты кризиса. Соотечественники доверяют ему и знают, что он будет действовать с умом и осторожностью. Такой тип людей совершенно не похож на Семпрония и Фламиния.
— Значит, Фабий не дурак? — спросил Ганнибал.
Бостар кивнул, подтверждая, что командир правильно понял его слова.
— После встречи с ним ты перестанешь сетовать на то, что тебе не попадаются умные противники.
Бомилькар фыркнул и сказал:
— Если бы он действительно был умным, то не сражался бы с нами вообще!
Генералы засмеялись, но Мономах отнесся к последнему заявлению вполне серьезно.
— Мы можем заставить их сразиться с нами, — сказал он. — Для этого имеются проверенные способы.
Он склонился к командиру и заговорил тихим шепотом, но так, чтобы слышали все остальные.
— Вели солдатам убивать каждого, кого мы встретим на нашем пути. Не только мужчин и юношей, но женщин и детей. Чем сможет диктатор ответить нам, кроме сражения? Он бросится в бой быстрее, чем Фламиний. Сказать по правде, я не вижу смысла оставлять в живых детей, которые вскоре вырастут в мужчин, и женщин, чьи чресла будут рожать все новых и новых солдат. Это неправильная стратегия. Мы должны убивать всех, пока римляне не встанут на колени и не взмолятся о пощаде.
— Мономах, я сомневаюсь, что ты остановился бы на этом, — ответил Ганнибал. — Как всегда, в твоем предложении имеется сильная логика. И, как всегда, я принимаю твои слова серьезно. Но нам пока не нужно прибегать к столь жестким мерам. Я настаиваю на прежнем плане. Чтобы победить Рим, нам следует отсечь его от союзников. Это единственный способ. Люди Италии должны увидеть, что мы сильнее. Однако я не хочу, чтобы нас принимали за чудовищ. Мы проиграем войну, если вся страна начнет питать к нам ненависть.
— Но если мы всех перебьем, они будут мертвецами! — возразил Мономах, акцентируя каждое слово. — Я лично не боюсь ненависти трупов. Духи превращаются в туман. Никто из них уже не поднимет меч против живых солдат.
Наступило неловкое молчание. Затем Магон сказал:
— Я склоняюсь к мнению брата.
Он произнес эту фразу убедительно, но больше ничего не смог добавить к ней. Мономах медленно повернул к нему голову. Он прищурился снисходительно, но не смог скрыть злобы во взгляде. Остальные генералы промолчали. Магон облегченно вздохнул, когда Ганнибал продолжил обсуждение текущей ситуации.
— Мы пока ничего не знаем о Фабии. Давайте вести себя честно. Мы будем предлагать ему сражение при каждом возможном случае. Если он примет вызов и потерпит поражение, Рим потеряет всех своих союзников. Вот так и будем действовать. Не нужно убивать детей и женщин.
Легкомыслие, с которым некоторые глупцы сорили деньгами, всегда поражало Силена. Покои Диодора демонстри ровали тот типичный вид расточительства, который присущ всем чиновникам, растрачивающим общественные деньги на такие бессмысленные безделушки, как перья страусов в вазах с восточной росписью, миниатюрные предметы с позолотой и подушки, инкрустированные кусочками стекла, блестевшими, будто драгоценные камни. Осмотрев это напыщенное подобие роскоши, Силен нашел в нем множество ремесленного брака и показной бутафории. Ему стало ясно, что магистрат не был столь богатым, как ему хотелось выглядеть.