Гордость Карфагена
Шрифт:
Несмотря на секретность миссии, его трижды останавливали римские патрули. В первый раз Силен назвался торговцем из Гераклеи, якобы продававшим кожаные изделия по всему Адриатическому побережью. На вопрос, не рискованное ли это дело, учитывая нынешнюю войну, он ответил, что не сомневается в победе Рима над африканскими врагами и что после их разгрома плоды его отважного труда должны были принести ему столь долгожданное богатство. Когда он продемонстрировал образцы своих товаров и предложил солдатам скидку, ему разрешили следовать дальше.
Второй раз, в порту Сиракуз, он не стал называть профессию, а просто дал несколько уклончивых ответов. Вся его зрелость прошла в этом городе. Не мудрено, что по произношению римляне приняли его за местного жителя. Силена отпустили, взяв штраф за нарушение порядка. Он снова оказался в городе, который считался чудом зодчества. Именно здесь находилось такое архитектурное диво, как музей — обитель многих знаний и искусств, собранных в разных частях мира. Ему захотелось отвлечься от своей миссии, векарабкаться на знакомые холмы и осмотреть дорогие сердцу места или найти старых друзей и поделиться с ними рассказами о том, что он видел за последние годы. Его тянуло в компанию греков — так сильно, что сжимало живот от желания. Глядя на плоды греческих рук и ума, он не мог понять, почему связал свою жизнь с другим народом. Возможно, он совершал очередную глупость.
Когда он стоял на площади, размышляя о странностях судьбы, к нему подбежал один из портовых рабочих и сообщил, что корабль, который мог бы отвезти его в Эмпории, отправляется в плаванье нынешним вечером. Силен наградил мужчину за добрую весть и попросил его договориться о пассажирском месте на судне. Несмотря на все желания, томившие сердце, он должен был выполнить свое задание. Здесь побуждающим мотивом была не столько верность Ганнибалу, сколько его личные чувства. Хотя он ничего не сказал командиру, новость о пленении Ганнона потрясла его до основания. Если бы в тюремных застенках оказался любой другой Баркид, Силен бы тоже опечалился. Но Ганнон ему нравился. Это трудно было объяснить, однако он всегда находил нечто прекрасное в том, что остальные считали пороками и недостатками Ганнона. Его угрюмый характер сулил Силену особые наслаждения. Суеверный страх Ганнона перед знамениями и божественными символами заставлял грека улыбаться, вспоминая о собственных богохульствах. Он никогда еще не встречал человека, столь серьезно относившегося к жизни, стоявшего так близко к величию и не получавшего от этого радости. Ганнон не впечатлял своим мужеством, как Ганнибал; он уступал Гасдрубалу в красоте и Магону — в манерах. Но Силен не мог противиться себе. Ему нравился этот молчаливый воин. Он хотел бы иметь такое будущее, где они могли бы вместе проводить свой досуг согласно их природе и глубине отношений.
Ничто не казалось столь позорным для римских глаз, чем широкая панорама сельской местности и деревень, сожженных подлыми захватчиками. Преследуя карфагенскую армию через всю Этрурию, Фламиний ужасался картинам, которые открывались его взгляду. Как африканцы оказались к югу от него? Откуда они пришли? Новость, переданная ему разведчиками, вызывала шок и удивление. В каком-то смысле Ганнибал уже превзошел его в искусстве стратегии. Ловким маневром он проскользнул мимо него без сражений и стычек. Вслед за изумлением нахлынул гнев, и Фламиний не стал тратить время напрасно. Он отправил в погоню два легиона.
Преследование тоже выглядело странным. Если прежде Ганнибал старался действовать незаметно, то теперь он намеренно оставлял следы своего передвижения по стране. Они были записаны на лицах людей и поднимались к небу клубами черного дыма от тысячи пожарищ. Среди римских офицеров распространился слух, что карфагенский военачальник находился под покровительством новых богов и что его невозможно было победить. Нелепые бредни несли в себе семена сомнений. Фламиний решил доказать их абсурдность и не дать им перерасти в открытый страх.
Однажды вечером он приказал развести большой костер. Встав спиной к огню и осмотрев красные лица солдат, он произнес судьбоносную речь. Неужели они сами не видят, что вторжение африканцев является лишь новым вариантом варварских набегов? Когда римляне впервые столкнулись с галлами, они тоже верили, что им противостояли непобедимые воины, посланные богами для разрушения их цивилизации. Эти желтоволосые дикари, дробившие кости ударами больших дубин, казались бесчисленной ордой гигантов, нахлы нувшей с севера. Легионеры, встретившие их, бежали в ужасе, бросая оружие. Галлы вошли в опустевший Рим, и только в Капитолии осталась кучка солдат, которая отчаянно и храбро удерживала крепость. Варвары грабили страну так же по-скотски и злобно, как это делал теперь Ганнибал.
— Тем не менее мы по-прежнему здесь! — продолжил Фламиний — И мы правим не только Италией, но и другими странами мира. Кому мы обязаны этим? Простому гражданину Рима, который изменил ход истории. Я говорю о Камилле — таком же великом человеке, как и Цинциннат. Он ненавидел галлов и советовал людям: «Посмотрите на этих дикарей. Они не боги и не демоны. Они не вестники изменчивого рока. Галлы люди, такие же, как мы, но только хуже нас. У них нет дисциплины. Они спят на открытом воздухе и не возводят укреплений. Насытившись пищей, вином и женщинами, они валятся на землю и спят». Камилл увидел галлов такими, какими они были на самом деле. Он показал другим, что их можно побеждать. С отрядами копейщиков Камилл прокрался ночью в лагерь варваров. Римские воины тихо прошли между храпевших дикарей и, рассредоточившись повсюду, напали на галлов. Они резали им глотки, и те, пробуждаясь от пьяных снов, находили себя в жерле адской мясорубки.
Фламиний развел руки в стороны, словно хотел обнять все войско, стоявшее перед ним. Его силуэт выделялся на фоне яркого пламени.
— С той памятной ночи римляне больше не боятся варваров. Давайте не будем забывать урок наших предков. Мы — это Рим! И мы не боимся захватчиков! Нам нужно лишь вспомнить о нашей великой истории и вписать в нее триумф очередной победы!
На следующий день во время завтрака разведчики доложили ему, что Ганнибал направляется к Перусии, от которой он, вероятно, собирался совершить бросок на юг. Услышав эту новость, Фламиний обрадовался. Лучших условий для сражения и быть не могло. Очевидно, Ганнибал не знал, что он попал в капкан. Его окружали две консульские армии — легионы Фламиния и войска Гемина, торопливо приближавшиеся с юга. Какой идеальный план! Ему благоволили боги. Если он предпримет решительные действия, то обезглавит Ганнибала и принесет его голову в Рим на кончике копья. Город встретит его триумфальными приветствиями беспрецедентных масштабов.
Сгорая от нетерпения и демонстрируя подчиненным свою решительность, Фламиний оставил завтрак недоеденным. Он вскочил на ноги и побежал к коню, выкрикивая на ходу приказы и распоряжения. Офицеры едва поспевали за ним. Армия срочно должна была выступить в поход. Вестовые направлялись к Гемину с просьбой оказать поддержку кавалерией. У них появилась уникальная возможность сдавить врага в тисках обеих армий.
— А затем, — вскричал Фламиний, — мы волею богов уничтожим их всех до последнего солдата!
С этим легковесным заявлением он попытался запрыгнуть на коня — прямо с земли, без помощи стремени. Такой трюк обычно исполняли верховые акробаты, да и то не все из них. Как назло, когда консул подпрыгнул вверх, скакун отпрянул в бок и чуть назад. Описав малый круг, он вырвал поводья из рук всадника. Эта череда движений закончилась покоем: конь смиренно стоял в нескольких шагах от Фламиния, а тот лежал в грязной луже и озадаченно разглядывал свою испачканную одежду.
Такой печальный инцидент явно был плохим предзнаменованием, но консул отмахнулся от рук, предлагавших ему помощь, и сердито проворчал: