Гордость Карфагена
Шрифт:
Вака остался бы на этом месте дольше, если бы гигант Бомилькар не подбежал к отдыхавшим солдатам и не приказал им продолжить побоище.
— Рим должен умереть сегодня! — крикнул он. — Прямо сейчас! В это мгновение!
Он бранился, пинками поднимал людей на ноги, хлопал их по спинам огромными ладонями и даже бил солдат мечом по шлемам. Он находился в странном настроении — веселом и одновременно яростном.
— Держите клинки мокрыми! Пусть ваше оружие не испытывает жажды!
Приблизившись к их группе, он выбрал Имко наугад. Генерал положил руки на плечи Ваки, вцепился в одежду и одним рывком поднял его на ноги. Он спросил у Имко, как его зовут, и затем, услышав имя, прокричал вопрос:
— Твой меч сухой?
Имко хотел посмотреть на клинок, но гигант схватил его за подбородок.
— Мужчине не нужно проверять оружие. Он чувствует его нутром. Сухой меч похож на вялый пенис. А вялым пенисом не трахнешь женщину. Если ты не трахаешь кого-то, то тогда тебя самого начнут трахать. Ты понял меня?
Имко не посмел сказать ни слова. Он только кивнул головой. Бомилькар скривил губы в широкой усмешке, которой хватило бы для двух человек.
— Имко Бака, мы победим их! Вот увидишь! Переживи этот день, и Ганнибал услышит о твоей храбрости!
Он развернул Имко лицом к вражеской колонне, подтолкнул его в спину и направился к следующей группе отдыхавших солдат.
Когда Бака вернулся на переднюю линию фронта, что-то изменилось. Он перестал испытывать страх. Ему уже не нужно было пригибаться и отскакивать назад, парируя выпады. В нем появилось новое спокойствие, и он понял, что остальные ветераны тоже обрели эту уверенность в себе. В их движениях отсутствовала суетливая прыть легионеров, но они, как медленный прилив, поглощали собой ряды врагов. Возможно, они догадывались, что битва была уже выиграна ими. Его клинок все чаще пронзал животы и шеи людей, смотревших на него. Он почти не думал о движениях. Эх, видела бы его сейчас та красивая женщина! Возможно, ему посчастливится, и он найдет для нее подарок среди мертвых тел — кольцо, медальон или шлем, украшенный драгоценностями. Он чувствовал, как его меч дробил кости или проскальзывал между ребрами. Но в то же время Имко грезил, как он подходит к ней на цыпочках и, застав ее врасплох, обхватывает руками ее талию, а затем надевает на шею цепочку с золотым кулоном. Он мог бы сказать, в какие части тела попадал его меч. Вака различал их по текстуре — по тому, как ткани раздвигались или сопротивлялись клинку. Ив то же время его мысли витали в другом месте. Может быть, лучше купить ей что-нибудь? К примеру, связку жемчуга? Его оружие стало продолжением руки — острым когтем, который резал все, к чему прикасался. А перед глазами стоял тихий остров, с большой скалой, поднимавшейся из лазурного моря, и там, за деревьями, стоял их дом с фиговыми деревьями и оливковой рощей, с овечками и козами...
В какой-то момент его истощение перешло за ту грань, где реальность сражения слилась с фантазией. Голова пульсировала от острой боли, возникшей из ниоткуда. На этот раз он не стал уходить с поля боя. Имко опустился на кучу мертвых и полумертвых тел, не обращая внимания на зловонные запахи крови, выпотрошенных внутренностей и испражнений. Не осознавая своих действий, если только подобное вообще возможно на поле брани, он лег на окровавленные трупы и провалился в тяжелую дрему. Когда Вака проснулся, его лицо было прижато к щеке итальянца. Он словно целовал его в порыве страсти. В тот день Имко пережил много ощущений, но одно из них задержалось в памяти дольше остальных и преследовало его позже целую неделю. Это было грубая щекотка на щеке от щетины мертвеца и вкус его слюны. Он мог бы даже перечислить, чем завтракал убитый незнакомец.
Сражение все еще ярилось где-то. Он мог слышать лязг и шум, но у него не оставалось сил, чтобы поднять голову и осмотреть поле боя. Мир двигался. Облако пыли над головой перемещалось — оно то сгущалось, то рассеивалось. Откуда-то постоянно доносились крики, однако на их фоне теперь звучал низкий и приглушенный звук, слитый из стонов боли. Осматривая себя, Имко не мог сказать, где кончались члены его тела и начинались руки и ноги других людей. Он был сплетен с ними неразрывными узами. Вместе они создавали новый организм — огромное существо, состоящее из мертвой и умирающей плоти. Этот зверь перемещался в миллионе крохотных движений. Он незаметно сжимался, скользил, блестел глазами трупов, собирал кровь в лужи и хрипел. Предсмертные судороги раненых передавались через сотни тел, соприкасавшихся друг с другом. Сшитые стежками смерти, они лежали на равнине близ Канн, как фрагмент погребального ковра.
Однако он по-прежнему не мог сказать, кто победил в этот день. Вполне возможно, думал Имко, они все проиграли, живые и мертвые из многих и многих народов. Вака не знал, гордиться ли ему или печалиться, сражался ли он хорошо или оказался трусом. Все отныне казалось тем же самым — большим кошмаром, называемым по-всякому разными людьми, но одинаковым по сути. Ах, как бы он хотел увидеть вновь свою красавицу.
Ик удивлению Имко, она действительно появилась перед ним.
На римской половине поля первые зловещие признаки стали отмечаться с самого начала. Обычно строй легионов демонстрировал поразительную гибкость. Манипулы сохраняли строго выверенную дистанцию и напоминали солдат в боевой колонне. Промежутки между рядами и шеренгами позволяли уставшим легионерам отходить в тыл отряда, пока их места занимали резервные воины. Но с того момента, как Варрон приказал манипулам сойтись в одну плотную массу, возможность отходов и замен исчезла. Инерция движения всей армии была так велика, что стесненные со всех сторон солдаты, упав от ран или просто поскользнувшись, затаптывались — сначала одним человеком, затем другим и далее сотнями. Они умирали от удушья под телами мертвых. Стоило им потерять равновесие, как плоть и кости вминались в почву ногами марширующих легионеров.
Публий Сципион никогда не мог простить себе тогдашнего недоумия — он не сразу понял, что сражение близ Канн было спланированным жертвоприношением гигантских размеров. Начало битвы он встретил на коне, выкрикивая поощрения своим пехотинцам и наполняясь силой от решимости, застывшей на бесчисленных лицах солдат. В какой-то момент его конь захромал от невидимой раны и отказался двигаться дальше, переминаясь с ноги на ногу, будто он стоял на большой раскаленной жаровне. Публий спешился. К его удивлению, конь тут же помчался прочь, пробиваясь через ряды солдат в безумной надежде покинуть поля боя.
Трибун остался с пехотинцами. Его легион располагался рядом с центром римской армии. Публий занял позицию в последнем ряду порученного ему боевого отряда, откуда он мог следить за ходом событий и отдавать своевременные приказы. С каждым часом они все ближе продвигались к фронту. Наступление армии продолжалось, но легионеры не теснили врага, а просто исчезали в его массе. За первые два часа после полудня весь легион, стоявший перед их отрядом, был уничтожен. Его люди оказались на передней линии и, не в силах отойти назад, сражались, как звери, прижатые спинами к стене щитов.
Сражение вышло за рамки всех норм. В атаках противников не было пауз. Белокурые гиганты бросались на них, словно демоны злобного севера. Невероятно проворные, с белой кожей, покрытой кровью, они с ревом и безумной дикостью вращали длинными мечами. Его компактный, хорошо обученный и дисциплинированный отряд уничтожал их в огромном количестве. Но если римляне были плотно прижаты к щитам другого легиона, то галлы имели полную свободу действий. Их толпы, шумные, как штормящее море, выбрасывали волны свежих солдат и всасывали уставших воинов. Его же люди сражались из последних сил, пока не падали от ран и истощения.