Гордость Карфагена
Шрифт:
Едва Сципион присел у костра, чтобы немного отдохнуть, его окликнули и сообщили новость, от которой он вышел из ступора. Лаэлий прибежал и, задыхаясь, прокричал:
— Они планируют покинуть страну...
— Кто?
— Юный Фабий Максим, Луций Бибул, Аппий Пульхер... Все трибуны, которых мне удалось найти. Они говорят о бегстве к морю в поисках убежища на островах...
Публий вскочил на ноги и жестом руки прервал его словоизлияния.
— Отведи меня к ним!
Офицеры собрались в городском зале, предназначенном для публичных обсуждений. Сципион вошел туда без определенного плана. Едва взглянув на лица римской знати, он увидел на них отпечаток поражения и стыд трусливых заговорщиков. Его рука по-прежнему сжимала искривленный меч, не влезавший в ножны. С поднятым клинком он протиснулся через толпу к центральной площадке, на которой выступал сын бывшего диктатора. Публий прервал его, окликнув по имени. Слова, которые затем излились из него, оформлялись не умом, а странной смесью спокойствия и ярости. Несмотря на поражение в бою и тысячи смертей, увиденных им в этот день, он чувствовал в себе нарастающую ясность. Унылые лица офицеров напомнили ему, что для спасения отчизны им требовалась уверенность в своей воинской чести. Она была краеугольным камнем в том фундаменте, на котором держался их мир.
— Фабий Максим! — сказал он. — Я служил под началом твоего отца и, в отличие от тех, кто оговаривал диктатора, у меня не было сомнений в мудрости его решений. Неужели ты думаешь, что он одобрил бы твое бегство на острова? И вы, офицеры! Неужели вы забыли о чести? Если это так, то Рим действительно умер сегодня. Тогда наша армия — это смердящий труп, и ваши слова — первая вонь разложения.
Юный Фабий начал оправдываться, но Публий резко взмахнул мечом и ударил его рукояткой в подбородок. Молодой мужчина упал, словно куль, без сознания.
— Клянусь вам, что я никому не позволю покинуть страну, — продолжил Публий. — И сам никогда не предам нашу родину! Это моя клятва Риму! Если я нарушу ее, пусть Юпитер подвергнет меня постыдной смерти. Пусть он опозорит мое семейство и отдаст наше имущество в алчные пасти врагов. Вот моя клятва! Кто повторит ее за мной? И кто среди вас хочет умереть от моего меча?
Он стоял в центре зала, окруженный толпой мятежных офицеров. Его клинок был поднят против их оружия. Но к нему присоединился Лаэлий. Его рука с побелевшими костяшками пальцев тоже сжимала рукоятку меча. И римская знать не посмела напасть на них. Офицеры стыдливо опустили глаза, а затем — один за другим — повторили клятву трибуна. И менно в этот момент Публий понял, что конец еще не наступил: ни для войны и ни для нации. Завтра снова встанет солнце, и война продолжится. Публий Сципион не погиб под Каннами! Вместо глупой смерти он встретил там величайший вызов жизни. Он должен столкнуться с Ганнибалом еще раз. И он верил, что они встретятся.
Наверное, Эрадна забыла бы о молодом карфагенском солдате, если бы не увидела его близ Канн — в гуще гниющего кладбища на открытом воздухе. Она, ее группа и другие банды мародеров встали до рассвета и встретили солнце на краю огромного поля. Обычно они копошились среди мертвых, едва начинало светать, но на этот раз люди были ошеломле ны ужасным зрелищем. Кровавая бойня превосходила своими размерами все прежде виденное ими. Глядя на бесчисленные кучи мертвых и переплетенных тел, мародеры не смели начать сбор трофеев. Стоны раненых наполняли воздух низкими и жуткими звуками. Даже самые безбожные обозники боялись входить в это скопище мертвецов, насильственно лишенных жизни. Те иные миры, к которым направлялись толпы убитых солдат, вряд ли могли вместить столько новых душ. Очевидно, что многим из них пришлось задержаться в долине у Канн, и они, обозленные собственной участью, представляли большую опасность для живых людей.
Эрадна стояла на восточном краю поля и чувствовала, как первые лучи солнца ласкали ее затылок и плечи. Она следила за бликами золотистого света, которые освещали мертвые тела и крались по вспоротым животам и ранам, через лица и обнаженные гениталии. Фигуры убитых воинов переплелись в безумном беспорядке. Руки и ноги, изогнутые под немыслимыми для живых людей углами, выступали наружу из массивных куч по три-четыре слоя сбитых вместе тел. Из ран, облепленных мухами, торчали осколки костей. Мертвая плоть принимала различные оттенки: синие и пурпурные, белые, как чистая слоновая кость, желтые и коричневые, а иногда феерически алые. В некоторых случаях глаза подводили Эрадну, и она видела среди человеческих форм жареные туши свиней. Конечно, это была иллюзия. Просто некоторые мужчины после смерти переставали выглядеть людьми. Зрелище говорило само за себя. Ничего сверхъестественного — просто варварская бойня невиданных масштабов. Найдя в этом привычную основу, лагерные мародеры приступили к работе.
Позже она не могла сказать, почему остановилась над молодым солдатом. Впрочем, в тот день она часто замедляла шаг, подбадривала себя и озиралась по сторонам. Может быть, этим все и объяснялось. Воин был по пояс погружен в тела уби тых. Трупы сжимали его так плотно, что он стоял в почти вертикальной позе, с головой откинутой назад. Грязь запеклась на его лице. Пот, кровь и пыль образовали маску, похожую на личины всех воинов. Как и у других солдат, его рот оставался открытым. Мухи жужжали над губами, садились на зубы, ползали по языку и по бокам ноздрей. Она вдруг начала узнавать молодого воина. Эрадна смотрела на его лицо так долго, что из-под маски появился тот странный солдат, которого она дважды встречала на своем пути и о котором думала порой. Его черты проступали наружу и медленно сливались в знакомые контуры. Она склонилась к нему, посчитав его мертвым и не чувствуя угрозы от покойника. В ее сердце, кроме любопытства, появился легкий оттенок печали.
Солдат замычал, пошевелился и поднял руку над телом убитого легионера. Немного испугавшись, Эрадна поняла, что он был жив. Она опустила мешок, почти полностью набитый дорогими предметами: монетами, священными амулетами, инкрустированными кинжалами, позолотой, сбитой со шлемов и брони — тем, что казалось ей ценным с учетом веса и размеров. Девушка села на свои сокровища и приложила ладонь к шее мужчины. Его кожа была теплой, и пульс ощущался достаточно четко. Эрадна улавливала его биение под кончиками пальцев. Солдат, очевидно, находился без сознания, но огонек жизни по-прежнему теплился в нем. Она отдернула руку и вновь осмотрела его. Ей не давала покоя странная близость, которую она чувствовала к нему. Эрадна еще раз прикоснулась к его плоти. Сейчас он был самим собой — подлинным, без следов притворства. И, глядя на его лицо, она спросила себя, насколько ей нравился этот человек?
Она не рассуждала слишком долго. Уцелевшие солдаты перемещались небольшими группами по полю боя. Они тоже мародерствовали, но имели при себе оружие. По приглушенным крикам боли она знала, что эти воины добивали раненых — в первую очередь врагов, но и своих, конечно, если их раны нельзя было исцелить. Эрадна не могла сказать, как они поступили бы с солдатом, рядом с которым она сидела.
Определив, в конце концов, свои желания, она решила отбросить здравый смысл и опасения возможных последствий. Девушка позвала несколько мужчин из ее группы и с их помощью вытащила солдата из кучи мертвых тел. Они помогли ей доставить раненого воина в лагерь. Эти мужчины удивлялись ее поступку, но не задавали вопросов. Каждый из них по-своему любил и уважал Эрадну. Общие беды сплотили их в одну семью. Такой взаимовыручки она не знала с детства. Девушка поблагодарила своих помощников и жестом попросила их держать рот на замке, если они хотят сохранить ее дружбу.
Тот вечер она провела рядом с солдатом под навесом из шкур. Он все еще спал и громко похрапывал, лежа на спине.
— Я никогда не видела такого уставшего мужчину, — проворчала Эрадна. — И только мужчины могут спать, как бревна.
Расстегнув броню и отложив ее в сторону, она стащила с его тела тунику. Ткань загрубела от пота и грязи. Во многих местах ее покрывали красные пятна. Эрадна не знала, принадлежала ли кровь ему или другим людям. Она начала ощупывать солдата, выискивая раны. Их было много: порезы, покрывавшие руки и ноги, одна колотая рана под ключицей и широкий разрез на ноздре. Синяки чернели на каждой части тела. Похоже, эти боевые отметины сильно истощили его, но ни одна из них, на взгляд Эрадны, не выглядела смертельной.
Солдат пошевелился. Девушка схватила факел и поместила пламя между ними. Глаза молодого мужчины с трудом открылись и уставились на навес из шкур. Ей показалось, что она увидела в его взгляде слабый блеск сознания, но, возможно, это было не так. Воин закрыл тяжелые веки и снова погрузился в дрему.
Она продолжила заботиться о солдате. Смочив ткань в травяном настое, Эрадна мягко прикоснулась ею к лицу мужчины. Рука девушки застыла на мгновение. Когда он никак не прореагировал, она провела мокрой тканью по лбу, очищая от грязи бархатистую загорелую кожу. Постепенно из-под пыльной корки появилось симпатичное лицо: небольшой рот, широкий лоб и прямой заостренный нос — божественно красивый, не считая кровавого струпа от пореза на ноздре. Глаза солдата были прикрыты тонкой кожей век, но ей показалось, что по ним она может определить его характер. Эрадна склонилась ближе, чтобы проверить свои впечатления. Она поджала губы, боясь, что воин почувствует ее дыхание на влажной коже. И близкий осмотр убедил ее в том, что глаза мужчины были молодыми и беззащитными.