Гориллы в тумане
Шрифт:
Мураха осторожно притронулась пальчиками правой руки к джинсам и стала обнюхивать их. Икар и Пентси с любопытством следили за отважной путешественницей, а я сидела затаив дыхание, не смея шевельнуться. Когда Мураха приготовилась к восхождению на мои колени, Пентси лениво встала, зевнула и глянула на меня как бы с извиняющейся улыбкой. Затем неторопливо приблизилась, сделала вид, что ее заинтересовала попочка Мурахи, понюхала ее, лизнула, бережно подобрала дитя и понесла обратно. Я сочла поведение Пентси в высшей степени деликатным.
Пентси и Икар улеглись в прежних позах, но в глазах Мурахи озорной блеск жажды приключений не померк. Она снова покинула Пентси, заковыляла ко мне и стала карабкаться по ноге. Пентси со смущенным видом снова подошла и забрала малышку, избегая смотреть
Если Пентси могла позволить Мурахе провести несколько мгновений со мной, ее отношение к другим детенышам в группе 5, пытавшимся приблизиться к ее дочери, было совершенно иным. Когда Поппи исполнилось четырнадцать месяцев, малышка пыталась «взять на воспитание» двух четырехмесячных детенышей, как год тому назад это делали Квинс и Пабло. Поппи-малолетка хитро подкрадывалась к ним короткими шажками, затем приседала, делала вид, что приводит себя в порядок, позевывала и снова подкрадывалась, если кто-нибудь из детенышей на мгновение оказывался вне объятий матери, хватала его и удалялась. Казалось, что Шинда, присосавшийся к Маркизе, как пиявка, мало интересовал других детенышей в группе 5. Это могло быть вызвано разницей в поле или непредсказуемой реакцией Маркизы.
Квинс, чей материнский инстинкт был развит сильнее, чем у любой другой молодой самки, сильно огорчалась, когда Маркиза или Пентси не позволяли ей ласкать или таскать их детенышей. В то время Квинс исполнилось семь лет, и через год она переходила в разряд взрослых. У нее и ее трехлетнего брата Пабло были насупленные лица, как у шимпанзе. Когда их не подпускали к малышам, они отходили обиженные, с отвисшей нижней губой — необычным для горилл выражением лица.
Начало 1977 года совпало с тяжелым временем для Пабло — отлучением от груди, когда на него посыпались все шишки, ибо остальные члены группы все чаще подвергали детеныша дисциплинарным взысканиям. У самца был такой вид, будто он никак не может понять, что происходит с окружающим миром, которым он столь успешно управлял на протяжении трех лет. Будь Пабло человеком, то собрал бы свои любимые вещи — блокноты и фотопленку — в мешок и ушел на все четыре стороны в поисках новой семьи, где бы его приняли как следует.
Самым хорошим временем для него, пожалуй, были те два-три дня в месяц, когда у матери начинался менструальный цикл. В такие дни Лиза переставала отсиживаться в стороне от группы, а кокетливо призывала своих сородичей поиграть с ней. На третьем году жизни Пабло ее груди сильно отличались друг от друга по размерам. Левая, облюбованная Пабло грудь сильно увеличилась, а пустая правая свисала плоским мешком. В эти дни Пабло предоставлялась возможность спокойно сосать грудь, потому что Лизу отвлекало повышенное внимание со стороны остальных членов группы. Однако Бетховен по-прежнему ее заигрывания отвергал.
Хотя Так пыталась сделать все, чтобы ублажить Пабло, вступая с ним в игры и ухаживая за ним, когда у него портилось настроение, стало очевидным, что чаша терпения Эффи переполнилась из-за его непрестанных приставаний к Поппи. Однажды Пабло дернул Поппи за ногу и неосмотрительно укусил за руку Эффи, когда та заворчала на него. Поступи он подобным образом с любым другим членом группы, ему бы здорово влетело, а Эффи продолжала сжимать Поппи в объятиях. Тогда Пабло осмелел, снова приблизился к Поппи, сел на безопасном расстоянии от Эффи и начал корчить рожи. Через несколько минут Поппи сама подошла к нему и заскулила, когда игра приняла грубый характер. Эффи зло захрюкала, и Пабло поспешно ретировался. Мать успокоила Поппи, проказница вернулась к Пабло, и все снова повторилось. На этот раз Эффи оттащила Поппи за руку, куснула Пабло и вернулась к себе в гнездо с внучкой под мышкой. Расстроенный наказанием Пабло присел и целую минуту бил себя по голове. Лицо его кривилось в гримасе, а глаза были прищурены. Наконец он встал на ноги, окинул Эффи и меня разгневанным взглядом и, хныкая, пошел искать маму Лизу.
Поппи была общей любимицей группы 5. В ней было что-то умилительное и неотразимое. Она была
Иногда Поппи с удовольствием усаживалась на колени наблюдателей в ожидании ласки. Каждый раз, когда она «оказывала честь» мне или моим студентам, Бетховен, Эффи и прочие гориллы начинали хрюкать или угрожающе смотреть на нее. Бетховен нередко вылезал из гнезда, подходил к Поппи и массивной головой нежно сталкивал ее с чужих колен. Молодежь — Пак, Так, Квинс и Пабло — также беспокоилась, когда видела Поппи на коленях наблюдателей, подбегала к нам и забирала ее. Такая коллективная забота о Поппи резко контрастировала с полным равнодушием к Пабло, когда этот проказник общался с людьми.
Третьей дочери Эффи — Так — пришлось смириться с явно недостаточным вниманием матери после рождения Поппи, но я редко замечала за ней какие-либо проявления ревности к сестренке. Только иногда, когда Пак был поглощен ухаживанием за Эффи, а она с не меньшим усердием ласкала Поппи, на лице Так появлялось мрачное выражение, как бы говорящее «плохо быть не старшей, не младшей, а средней дочерью». Но врожденное добродушие Так всегда брало верх. Когда она нуждалась в физическом контакте с матерью, она просто прижималась к Эффи, даже если та ласкала Поппи. Если же Поппи играла с другими животными, возбужденная Так неслась прямо в объятия Эффи, как бы крича: «Ура, наконец-то она моя!»
Ровный темперамент Эффи не только способствовал нормальному развитию ее детенышей, но и помогал удержать свое главенствующее положение в гареме Бетховена, куда входили три половозрелые самки. Однажды, располагаясь на дневной отдых во время дождя, Эффи и Пентси соорудили большие, похожие на ванну гнезда из мохнатых ветвей гиперикума и с удовольствием разлеглись в них. Бетховен же сляпал себе гнездо кое-как и нехотя плюхнулся в него, ворча на усиливавшийся дождь. Прошло около получаса, и до него дошло, что Эффи и Пентси устроились куда лучше. Он встал, подбежал трусцой к Эффи и с укором уставился на нее. Эффи повернулась на бок, сделав вид, что не замечает главу семейства. Тогда Бетховен с обиженной миной подошел к Пентси и снова застыл в чопорной, несколько устрашающей позе у самого изголовья молодой матери, не оставляя ей ни малейшего сомнения относительно своих намерений.
Я ожидала, что Пентси послушно уступит Бетховену место, подчиняясь его немому приказу. Но вместо этого она явно дала понять, что его надежды тщетны, уставившись ему в глаза и недовольно заворчав. Бетховен немедленно ретировался и поплелся обратно к гнезду Эффи. Он стал рядом с ней с раздосадованным выражением лица. Бетховен осторожно коснулся ее плеча и принялся тормошить ее, но Эффи только плотнее прижала к себе Поппи. Так, которая тоже находилась в гнезде Эффи, теснее прижалась к матери.
Промокший до нитки Бетховен все-таки умудрился втиснуть свое массивное тело в переполненное гнездо за спиной Эффи. Большая часть туловища старого самца свисала из гнезда, и подобное положение никак нельзя было назвать удобным. Но это как будто самца не смущало, и было видно, что его устраивало компромиссное решение, ставшее возможным благодаря доброй душе Эффи.
Поскольку у Эффи и Маркизы было по ребенку, которые полностью зависели от матерей, Лиза оказалась единственной самкой, у которой периодически начинался менструальный цикл, но Бетховен продолжал ее игнорировать. Ее усилившаяся потребность во внимании приводила к резким вспышкам, и она начинала дико метаться, награждая оплеухами любого, кто попадался ей под руку. Единственным животным, которого терпела Лиза, был Пак, пассивно воспринимавший приставания старой самки. Когда Квинси исполнилось восемь лет и она вступила в ряды взрослых, менструальные циклы Лизы совпали с циклами ее дочери. Однако в отличие от матери Квинс охотно заключали в свои объятия и Зиз, и Икар, если она не была занята материнскими ухаживаниями за Шиндой и Мурахой.