Гориллы в тумане
Шрифт:
Новенькая отбежала в дальний угол комнаты и забилась под стол. Коко стала прохаживаться перед ней взад и вперед в важной позе, как обычно поступают гориллы при первом знакомстве. Я обрадовалась, что буквально через несколько часов после сильной болезни у Коко вновь проявился интерес к жизни, но сомневалась, что Пакер («хмурая» — я ее назвала так за подавленное состояние, в каком она пребывала в то время) когда-нибудь оживет.
Я принесла свежий сельдерей, чертополох, подмаренник и целый поднос ежевики, собранной моими сотрудниками. При виде знакомой пищи у Пакер в глазах на мгновение мелькнул интерес, но, поскольку эти яства, наверное, напомнили ей былую свободу, она жалобно захныкала, как в свое время Коко. В знак солидарности Коко стала было вторить ей и скривила губы, но тут же подошла к подносу и отобрала несколько ягод покрупнее. Я снова покинула комнату и принялась следить за ними через сетчатую дверь. Пакер медленно подошла к любимой еде и осторожно взяла ягодку. Гориллы обменялись хрюкающими звуками, ведь им предоставилась первая возможность поделиться горем друг с другом. Затем они набрали по полной горсти ягод и разбежались по противоположным углам, где начали уплетать их за обе щеки, продолжая похрюкивать. Я поняла, что им может помочь выжить некоторое соперничество.
В первый день знакомства небольшой антагонизм сочетался с сознанием того, что они нуждаются друг в друге. К концу дня гориллы улеглись в гнездо, прижавшись друг к другу, поплакали немножко и заснули в обнимку.
Я потратила три дня, чтобы приохотить Пакер к тому же снадобью на молочном порошке, которое принимала Коко. Мне удалось это сделать благодаря тому, что Пакер начала впадать в такое же летаргическое состояние, как и Коко, сразу после прибытия в лагерь. Сходство между ними этим не ограничивалось — как и Коко, Пакер хорошо воспринимала лесную растительность, принесенную в комнату, и ей тоже нравились бананы. Их пристрастие к бананам, которые не растут в области Вирунга, свидетельствовало о том, что браконьеры продержали их в неволе достаточно долго, чтобы привить вкус к незнакомому фрукту.
Пока Пакер болела, Коко сильно привязалась ко мне и постоянно требовала, чтобы я прижимала ее к себе, держала за руки и играла с ней. Если ее потребность во внимании сразу не удовлетворялась, ее хныканье перерастало в шумные истерики. Во время них Пакер, утешая ее, начинала урчать из своего гнезда на верхней полке для хранения запасов. Постоянное присутствие Коко и наша дружба с ней помогла Пакер преодолеть критическое состояние.
У нее постепенно возродился интерес к еде, и она иногда даже завладевала принадлежавшей Коко долей любимой пищи, несмотря на сопротивление подруги по несчастью.
Это были трудные денечки. К тому же решил уволиться новый повар, когда я попросила его приготовить питательную смесь и простерилизовать бутылочку. Он высокомерно заявил на суахили: «Я готовлю для европейцев, а не для животных». Многие из служащих тоже роптали, слыша постоянные требования носить из леса свежую еду и убирать из комнаты не менее свежий помет. В этот период мне очень помог Мутарутква, по-прежнему незаконно пасший скот на территории парка неподалеку от лагеря.
Когда однажды мы с молодым следопытом Немейе вышли на наши ежедневные и довольно утомительные сборы крупной, сочной и спелой ежевики, что трудно сделать даже в разгар сезона, нам встретился Мутарутква. Понаблюдав за нашими бесплодными попытками, он вдруг вскочил и ринулся в густые заросли. Прошло около получаса. Нам с Немейе удалось собрать от силы дюжину ягод. Вдруг пастух появился так же бесшумно, как и исчез. С робкой улыбкой он протянул нам руки. В каждой руке он держал большой лист лобелии с кучкой сочных ягод ежевики. Я с благодарностью приняла дар. Это были первые из множества ягод, которые Мутарутква с удовольствием собирал для наших горилл, избавив нас от долгих часов блуждания по лесу.
К счастью, Коко пристрастилась к молоку с лекарствами и три раза в день опустошала не только свою миску, но и миску Пакер. Пакер было невдомек, как Коко могла пить такую гадость. Но снова чувство соперничества пересилило. Чем упорнее Коко пыталась завладеть миской Пакер, отталкивая ее и похрюкивая, тем отчаяннее Пакер пыталась защитить свое добро. И, отстояв ее, Пакер выпивала лечебную жидкость с перекошенным от отвращения лицом.
Я была беспредельно благодарна Коко за ее невольную помощь, ибо даже восемь суток спустя Пакер не позволяла мне дотрагиваться до нее и не подходила ко мне, что резко отличалось от поведения Коко в первые дни. Пакер, которая, по моим подсчетам, была на год старше Коко, имела более замкнутый характер и сильнее реагировала на малейшие изменения обстановки. Несмотря на попытки убедить Пакер, что ей больше ничего не грозит, она все время была как на иголках, особенно когда рядом с их комнатой или загоном раздавались человеческие голоса или появлялись люди.
Первые попытки подойти ко мне маскировались «защитой» Коко, которую часто приходилось отвлекать игрой от излюбленного занятия — обдирания обивки со стен и потолка. Со временем Коко обнаружила, что обивку можно не только рвать на куски, но и жевать и что, ободрав обивку потолка, она может попасть на чердак. Понадобилось несколько недель, чтобы как следует законопатить потолок и отучить Коко от привычки мочиться с чердака на мою половину.
Когда я, играючи, пыталась оттащить Коко от обивки, Пакер приходила ей на помощь и, с хрюканьем бегая вокруг меня, норовила ударить или укусить за ногу. С одной стороны, могло показаться, что она хотела принять участие в игре или получить свою порцию ласки, но малейшие попытки с моей стороны сделать это рьяно пресекались ею. Такое проявление ревности и несколько психически неуравновешенное поведение вызвало у меня чувство жалости. Очевидно, оно было вызвано травматическими воспоминаниями о поимке и дальнейшем заключении. Испытывая чувство вины, я продолжала уделять основное внимание Коко не столько потому, что та требовала его, сколько потому, что хотела заставить Пакер перебороть замкнутость. Мне казалось, что, как и при соперничестве за еду, соперничество за внимание сыграет положительную роль.
Однажды ночью — с момента появления Пакер прошло почти две недели — она незаметно подкралась к Коко, игравшей со мной на скамье в их комнате. Пакер ухватила Коко за ногу и попыталась стянуть ее с моих колен. Коко стала сопротивляться. Пакер нервно зашлепала губами и принялась отрывать мою руку от Коко. Я осторожно погладила Пакер. Она вздрогнула, оцепенела и отвернулась от меня. Своим прикосновением ко мне Пакер сделала первую попытку войти в контакт с человеком. Два следующих дня она действовала в таком же духе и всякий раз, когда я держала Коко, на мгновение дотрагивалась до моей руки. Как только она приближалась ко мне, я пыталась наложить мазь на гнойные раны на ее руке, но Пакер удавалось увернуться, и на целый день ее доверие ко мне бывало подорвано.
Наконец настал день, когда Коко достаточно окрепла, чтобы можно было выпустить ее побродить среди деревьев и на полянах вокруг лагеря. Что касается Пакер, ее раны еще не совсем зажили, и я боялась, что она не будет меня слушаться. В первый раз мне пришлось тащить Коко на спине, потому что она робела от открывшихся просторов. Даже когда мы залезли на огромную хагению, увитую подмаренником и прочими лакомствами горилл, она не решилась слезть с меня.
За тридцать, минут первой прогулки на «воле» мы отошли от домика на расстояние около 50 метров. Пакер, следившая за нами из загона, тихо заскулила. Постепенно ее хныканье превратилось в громкие рыдания, а когда мы с Коко отошли еще дальше, она стала истерически кричать. Пришлось вернуться, хотя Коко, казалось, не обращала внимания на крики Пакер. Та перестала выть, увидев, что мы возвращаемся, но стоило нам войти в комнату, как Пакер сделала вид, что нас не замечает и якобы занята едой. Ее поведение могло показаться смешным, она удивительно напоминала избалованного ребенка, но я знала, что она вела себя так от отчаяния, и мне ее было очень жаль.
Я еще несколько раз выходила на прогулку с Коко под аккомпанемент криков Пакер. Коко быстро привыкала к окрестностям лагеря, совершенно непригодным для горилл из-за просторных лугов, кудахтающих кур и моей терпеливой и игривой собачки Синди. Коко в восторге бросалась вдогонку за курами и хватала самых нерасторопных за хвост. Ей нравилось ездить на Синди верхом или гонять ее бесконечными кругами до тех пор, пока обе они не валились с ног.
Однажды утром, когда я собиралась вывести обеих горилл на прогулку, в лагерь неожиданно прибыли служащие охраны парка с копьями и ружьями. Гориллы в это время находились в загоне. Малышки в неописуемом ужасе влетели в комнату, забрались на самую верхнюю полку и просидели там весь день, прижавшись друг к другу. Егеря потребовали, чтобы я передала им горилл для отправки в кёльнский зоопарк. Через час мне удалось отправить их восвояси, убедив, что гориллы еще не выздоровели — в случае с Пакер так оно и было. Только через два дня я смогла выманить горилл из комнаты.
Наконец они поправились настолько, что могли резвиться на свободе под присмотром Синди. Благодаря необыкновенно доброму нраву и игривости Синди завоевала полное доверие Коко и Пакер. Меня это обрадовало, ведь при поимке горилл браконьеры непременно использовали собак. Способность малышек довериться человеку или собаке после всех их мытарств была поистине необычайной. Не исключено, что пленницы так хорошо поладили с Синди, потому что за два года пребывания в лагере она ни разу не видела других собак и разучилась лаять. Неумение лаять и добрейший нрав делали мою собачку непохожей на тех, с которыми гориллам пришлось иметь дело при поимке.