Гориллы в тумане
Шрифт:
Не прошло и полутора лет, как палатка начала трещать по всем швам. Мои европейские друзья из руандийских городов Рухенгери и Гисеньи решили построить для меня небольшой однокомнатный домик с окнами и камином. Сначала сама мысль о домике пришлась мне не по вкусу, поскольку это предполагало постоянное жительство в то время, когда я еще не совсем оправилась от бегства из Кабары. Несмотря на мою неуверенность в ходе развития событий, первый домик в Карисоке все-таки был возведен общими усилиями за какие-то три недели. Носильщики непрерывной цепочкой таскали из низлежащих деревень прямые, как линейки, стволы молодых эвкалиптов для крыши. Из Рухенгери были доставлены листы жести (мбати) для наружной обшивки, а сплетенные вручную руандийские циновки из соломы использовались для обивки стен, потолка и пола. Из речки Кэмп-Крик глубиной около метра, протекавшей по лугу, натаскали камней, щебня и песку, чтобы сложить крайне необходимый камин. Вместе с нанятыми в первый же день работниками мы часами скоблили и полировали доски для столов и книжных полок. Затем нашили занавесок из местной яркой ткани — последние штрихи отделки моего первого дома с тех пор, как я уехала из Америки. Со временем в лагере было построено еще восемь домиков, каждый последующий был лучше предыдущего. Но ни один из них не был мне так дорог, как этот первый, самый простой.
С появлением нормального жилища я почувствовала себя гораздо увереннее. Наконец я смогла завести собачку и достала юную сучку — помесь непонятно кого с боксером. Я назвала ее Синди (Золушка) за привычку лежать, уткнувшись носом в золу камина. Она гармонично вписалась в повседневную жизнь лагеря. (Через два года она станет закадычным другом сироток Коко и Пакер.) Синди быстро стала общей любимицей. Она оставалась в центре внимания всего персонала лагеря, хотя я каждый день отправлялась на встречу с гориллами. Синди могла часами играть с Вальтером, петухом, считавшим себя, очевидно, собакой, парой воронов-шельмецов, Чарльзом и Ивонной, и даже со слонами и буйволами, появляющимися на берегах Кэмп-Крика после захода солнца. По ночам, когда ярко светила луна, стоило донестись реву слонов на водопое, как в Синди просыпался чертенок. Если я ее выпускала из домика, она стремглав неслась к ближайшему стаду слонов из пятнадцати — двадцати животных и резвилась меж их столбообразных ног. Никогда не забуду зрелища, как крошечный щенок лаял на слонов и покусывал их за ноги, словно назойливая муха, умудряясь при этом не быть растоптанным в лепешку.
Однажды вечером, когда Синди исполнилось девять месяцев, я вернулась в лагерь, но меня встретил только клохчущий Вальтер. В опустевшем лагере не было ни Синди, ни моих сотрудников. Прошло несколько часов, и мужчины явились с печальной новостью, что Синди похищена то ли скотоводами, то ли браконьерами недалеко от лагеря. Мы пошли по ее следам, отпечатавшимся в грязи вдоль слоновой тропы, пока они не перемешались со следами шести — десяти босоногих людей, а потом исчезли совсем. Не нужно было быть искусным следопытом, чтобы догадаться, что щенка подобрали и унесли.
Хотя я не была уверена, кто похитил Синди, скотоводы или браконьеры, однако решила, что лучшей карой будет угон скотины, незаконно пасшейся на лугах по соседству с лагерем, чтобы держать ее в качестве залога, пока не будет возвращена Синди. Не без труда нам удалось отделить от стада нескольких лонгхорнов, разводимых батутси, и увести их в лагерь, где соорудили загон вокруг мощных стволов пяти хагений. Пока мужчины рубили кусты для изгороди, я, вспомнив свой опыт работы в больнице, принялась вязать сеть, используя бечевку, которую удалось найти в лагере. К полуночи неказистое сооружение было готово, и, решив, что оно достаточно крепкое, мы загнали в него семь коров и одного быка — все, что осталось от отловленного нами стада. Затолкнув упиравшихся животных в хлипкий загон, мы заколотили вход листами жести, раздули костер вокруг загона и приготовились к ночному бдению в ожидании владельцев скота.
Под усыпанным яркими звездами небом эта сцена напоминала отрывок из голливудского вестерна. Мычание скота, сбившегося в кучу в освещенном кострами загоне, перемежалось с фырканьем и пыхтеньем проходящих мимо нас к Кэмп-Крику буйволов и слонов. Ночную тишину также нарушали крики моих сотрудников, рассредоточившихся по лесу и громко выкрикивавших на киньяруанда, что за каждый день отсутствия Синди я убью по корове. Иногда мне удавалось задремать, и во сне я ловила слонов с помощью лассо, сидя верхом на буйволах, или пыталась удержать их в загоне, сплетенном из бечевы. Когда забрезжило солнце, из леса вышел Мутарутква, чей скот я угнала, и крикнул, что располагает сведениями о Синди. Оказывается, Мутарутква провел ночь в поисках виновников и выяснил, что браконьеры под предводительством Муньярукико унесли Синди в икибугу на верхние склоны горы Карисимби.
Для проведения операции по спасению Синди я «вооружила» моих людей и Мутаруткву шутихами и страшными масками. Как завзятые морские пехотинцы, они обложили со всех сторон икибугу, метнули в костер шутихи и в возникшей суматохе отловили Синди, а браконьеры тем временем разбежались кто куда. Спасатели рассказывали, что Синди никак нельзя было назвать несчастной пленницей. Когда они пришли на стоянку браконьеров, Синди беззаботно лежала среди собак Муньярукико и грызла кости убитых браконьерами буйволов. По возвращении Синди в лагерь я вернула скотину Мутаруткве, радуясь, что он не догадался, как я взяла его на пушку.
Девять месяцев спустя браконьеры снова похитили Синди, и опять в этом был замешан Муньярукико. На сей раз они увели ее в деревню у границы парка под горой Карисимби и привязали рядом с охотничьими собаками. Рутшема, величавый отец Мутарутквы, вызволил Синди и вернул ее мне, сокрушаясь по поводу воровских замашек браконьеров из племени батва. За эти годы я прониклась большим уважением к этой семье батутси за ее помощь. Мутарутква со временем стал работать у меня и возглавлял патрули по борьбе с браконьерами на всей территории Национального парка Вирунга.
Через год после появления Синди и вскоре после отправки Коко и Пакер в кёльнский зоопарк я приобрела еще одного питомца. Как-то на бензозаправочной станции в городке Гисеньи на берегу озера Киву к двери моего автомобиля подкрался человек с воровато бегающими глазами и небольшой корзиной в руках. Он предложил мне содержимое корзины за тридцать долларов. Я сделала вид, что меня его предложение не интересует, но, заглянув в корзину, увидела скорчившуюся на дне едва живую маленькую голубую мартышку (Cercopithecus mitis stuhlmanni) в возрасте около двух лет. Я немедленно вырвала корзину из его рук, завела машину и пригрозила браконьеру тюрьмой, если он еще будет ловить животных в парке. Мужчина убежал, а я уставилась в огромные карие глаза, робко взирающие на меня. Так зародилась наша любовь, которой было суждено продлиться целых одиннадцать лет.
Чего мне не хватало, так это обезьянки — условия жизни в лагере были совершенно непригодны для нее. В нижнем бамбуковом поясе области Вирунга — не более 2500 метров над уровнем моря — встречаются как золотистые (Cercopithecus mitis kandti), так и голубые мартышки, но выше они отсутствуют.
Маленькая пленница — я назвала ее Кимой, что на местном языке означает «обезьяна», — прибыла со мной в лагерь на следующий день, и с тех пор жизнь в нем полностью преобразилась: засвидетельствовать это может каждый, кому приходилось бывать или работать в Карисоке.
Кима быстро пристрастилась к фруктам и овощам, которые носильщики покупали на базаре в Рухенгери, а также к росткам бамбука — их собирали в нижней части парка, где обитают мартышки. Не прошло и месяца, а Кима уже освоила человеческую пищу: вареную фасоль, мясо, хрустящий картофель и сыр. Затем она ввела в меню закусок клей, таблетки, фотопленку, краски и керосин.
Ее врожденную страсть к разрушению удалось приглушить с помощью кукол, изготовленных из старых носков. Позже я заказала для нее мягкие игрушки в Америке. Любимцем Кимы стал плюшевый мишка-коала со сверкающим носом-кнопочкой и темными глазками — точно такими же, как у нее. Лишенная контакта со своими сородичами, Кима часами возилась с ним и таскала по лагерю. Поскольку я против содержания животных в клетке, Киме разрешалось свободно передвигаться по дому и лесу, но она никогда не уходила далеко от лагеря. В моем домике воцарился постоянный хаос, ибо любая оставленная без присмотра вещь в конце концов оказывалась на верхушке хагении или раздиралась на куски.