Гориллы в тумане
Шрифт:
Когда я возвращалась домой после встреч с гориллами, меня приветствовала целая группа в составе Кимы, Синди, Вальтера и Вильмы. Холодными ночами Кима сидела дома, как правило, в клетке с шарнирной дверцей, через которую могла выйти наружу. Ничто не могло сравниться в тем чувством уюта, которое я ощущала, печатая по ночам у потрескивающего камина с собачкой и обезьянкой, спящих в ногах под аккомпанемент доносящихся снаружи призывов сов, даманов, антилоп, буйволов и слонов.
Через два года после появления Кимы мне пришлось на несколько месяцев уехать в Кембриджский университет. За время моего отсутствия с Кимой произошел несчастный случай, и она лишилась глаза. Она оправилась от травмы, но девять лет спустя, в 1980 году, когда я читала лекции в Корнеллском университете, ее не стало. Смерть этого ласкового, хотя и взбалмошного создания невероятно опечалила всех.
В августе 1980 года, когда я вернулась в Карисоке после пятимесячного отсутствия, Синди, которой исполнилось двенадцать с половиной лет, была почти при смерти. Собака узнала меня и проковыляла навстречу, еле-еле помахивая хвостом. Мы пошли к холмику рядом с домом, где была похоронена Кима, и Синди положила голову на дощечку с надписью «Кима». Тогда я решила отвезти Синди в Америку, где она «приспособилась» к цивилизации и восстановила свое здоровье. Привыкнув к шуму самолетов и автомобилей, Синди по-прежнему приходит в изумление от кошек, с которыми ей прежде никогда не приходилось встречаться, и от лая соседских собак. В Африке ей лишь изредка доводилось слышать лай собак браконьеров по соседству с лагерем, но сама она так и не научилась лаять. Даже сейчас при встрече с другими собаками Синди молчит.
Лагерь повидал немало животных — пришельцев из окружающих лесов. Однажды в лунную ночь 1977 года я сидела, глядя в окно, и вдруг мне показалось, что со зрением не все в порядке. Я увидела огромную хомяковую крысу (Cricetomys gambianus), пожирающую сорго. У Руфуса — так я окрестила это животное — было почти полуметровое туловище и такой же длины хвост. Я никак не могла сообразить, откуда она появилась. Хотя в деревнях у подножия горы таких крыс полно, сомнительно, чтобы она проделала столь далекое путешествие из-за горстки зерен сорго. Через несколько недель к Руфусу присоединилась Ребекка, а потом Рода, Батрат и Робин. Скоро в каждом домике завелось по крысиному семейству, и они стали размножаться с такой угрожающей быстротой, что пришлось лишить их источника пропитания, который и привел их сюда.
К концу 1979 года лагерь превратился в неказистый поселок с девятью домиками, отделенными друг от друга небольшими лужайками и тонущими в зарослях под прикрытием мощных хагений и гиперикумов. На пути от одного домика к другому можно было наверняка встретить несколько чернолобых дукеров (Cephalophus nigrifrons), лесных антилоп — бушбоков (Tragelaphus scriptus) и африканских буйволов (Syncerus caffer). Антилопы и буйволы облюбовали себе окрестности лагеря, ставшие убежищем от браконьеров. Я даже не могла предположить, что столь робкие животные привыкнут к людям, ведь они чаще других становятся жертвами охотников, нежели гориллы, но, очевидно, гора Карисоке оказалась для них последним прибежищем, где они чувствовали себя в безопасности, хотя корма здесь явно не хватало.
Я назвала первого обосновавшегося здесь дукера Примой в честь местного игристого и необыкновенно вкусного пива. Это оказалась самка с вихляющим белым хвостом, темно-янтарными глазами и влажным подрагивающим носом, и, когда она впервые появилась в лагере, ей было около восьми месяцев. В черной, похожей на воротник клоуна шерсти на загривке утопали две шишечки, из которых потом выросли острые, как шило, рога. Первые несколько месяцев со дня появления Прима не общалась с другими дукерами, и я решила, что она сирота. Затем у меня создалось впечатление, что Прима никак не могла разобраться, дукер она, курица или собака. Она часто плелась за курами в их прогулках по лагерю, потому что они служили довольно чуткой пернатой сигнализацией, кудахтающей при появлении опасности.
В холодные пасмурные дни Прима нередко проводила время, свернувшись калачиком у лагерной печи на открытом воздухе, чего ранее за дукерами не замечалось. В яркие солнечные дни она затевала с другими дукерами обычные для них игры: они сталкивались лбами, прятались друг от друга в зарослях и устраивали погони, заканчивавшиеся любовными играми. Прима любила гоняться за курами или Синди и, в свою очередь, бегала от Кимы. Я пыталась отучить Синди от привычки гоняться за дукерами, и она недоумевала, когда Прима преследовала ее. Бывало, что Вальтер, Вильма и другие куры лениво прохаживались по главной тропинке между домиками, как вдруг на нее влетала Синди, за ней неслась Прима и часто даже Кима вслед за ними. Что за шумная куча мала, откуда летели перья и шерсть, получалась из них!
Со временем Прима пристрастилась гоняться по лагерю за людьми, получая особое удовольствие, когда те несли на голове гору посуды или кипу выстиранного белья. Поскольку люди ее никогда не преследовали, Прима не опасалась незнакомцев, хотя и проявляла некоторую осторожность в их присутствии. Впрочем, так и должно быть в заповеднике для животных.
Прима приводила в восторг, а иногда и в изумление многих посетителей лагеря, особенно африканцев. Однажды я водила группу высокопоставленных руандийцев с охраной из вооруженных солдат по кладбищу, где были похоронены жертвы браконьеров, охотящихся на горилл. Наша беседа привлекла Приму, вышедшую из зарослей и как ни в чем не бывало проследовавшую сквозь толпу на луг. Все замолчали. Гости смотрели на щиплющего траву дукера, а во мне затеплилась надежда, что настанет день, когда с браконьерами будет покончено и животные в парке начнут доверять людям.
Как-то некий довольно мрачный браконьер, временно задержанный в лагере, шел под конвоем по главной дорожке между домиками и увидел дремлющую под деревом Приму. Удивление браконьера при виде дукера, спокойно лежавшего в нескольких метрах от него, было довольно комичным. Но к этому примешивалось и чувство удовлетворения, что антилопа, бывшая до этого лишь объектом охоты, доверчиво отнеслась и к нему.
Бушбоки держались более настороженно, чем дукеры, и их можно было наблюдать только ранним утром или при заходе солнца. Самое большое стадо, постоянно пасущееся у лагеря, выросло до семи особей. Его возглавлял огромный, довольно старый самец. Из-за всклокоченной черной шерсти и при слабом освещении его издали можно было спутать с буйволом — настолько массивным было его тело. Примечательно, что старый самец и его подруга смогли избежать ловушек, охотников и собак, подстерегавших их повсюду.
Наблюдения показали, что старые самцы бушбоков нередко жили в одиночку, если не считать отдельных случаев, когда они находились в зависимости от дукеров. Такое содружество наблюдалось как в лагере, так и в лесу. Дукеры служат своего рода сторожами, которые, как правило, передвигаются впереди бушбоков и при появлении опасности издают пронзительные свистящие звуки. Наверное, дукеры обладают более развитыми органами чувств, чем бушбоки. Мне кажется, что такие взаимоотношения сложились из-за потребности гораздо более крупных бушбоков дольше насыщаться, в противном случае они не успевали бы наесться, если бы слишком часто озирались по сторонам.
Когда я пытаюсь вспомнить самый примечательный эпизод, связанный с поселившимися у лагеря бушбоками, мне всегда приходит на ум следующий случай. Проснувшись в одно прекрасное утро, я, как обычно, выглянула в окно и поразилась сценке, более уместной в фильме Диснея, чем в реальной жизни. Все куры во главе с Вальтером буквально на цыпочках крались к молодому бушбоку. Их головы покачивались на тощих шеях, как у китайского болванчика. Любопытный самец двинулся им навстречу, помахивая хвостом и подергивая ноздрями. Каждая курица по очереди коснулась клювом его носа, и таким образом обе стороны удовлетворили свое любопытство. В это время на тропинке появилась Синди и, увидев происходящее, замерла на месте с приподнятой лапой. Ее появление не понравилось молодому бушбоку, и он, издав резкий лающий звук, ускакал — только мелькнул белый кончик хвоста.