Горняк. Венок Майклу Удомо
Шрифт:
— Не надо смотреть вниз, — сказал он.
— Уже прошло, — ответила она.
Вершина горы была совсем близко. Мэби перегнулся через сложенный из неотесанных камней парапет и крикнул:
— Лезьте сюда!
Он немного понаблюдал за ними и опять скрылся из виду.
Наконец они добрались до вершины. Мэби сидел на солнце, прислонившись спиной к полуразвалившейся стене дома.
Лоис с трудом доплелась до него. Удомо спустил с плеч рюкзак и оглядел то, что было когда-то сарацинской деревушкой.
— Какая крошечная, — сказал он. — Но
— Чтобы по ночам чувствовать себя в безопасности. Не забудь, что они были завоевателями, — ответил Мэби.
Удомо покачал головой и рассмеялся. Он стал осматривать развалины.
— Просто не верится. Сколько же их тут могло поместиться?
— Кто знает, — ответила Лоис, — скорее всего, они скрывались в горах отрядами, человек по двадцать.
— С лошадьми?
— Да.
— Черт! Тут же повернуться негде! Подумать только, ведь и лошади проделывали этот путь!
— Не забудь, что они были завоевателями, — повторил Мэби.
— Надо было и нам загнать своих завоевателей в горы, — сказал Удомо.
— И вот все, что осталось от них, — задумчиво проговорил Мэби. — Развалины на вершине горы. Завоеватели пришли и ушли. И это все.
— Не совсем все, — возразила Лоис. — Память о них сохранилась в смуглой коже и в характере горцев. Да и в музыке тоже.
— Это правда, — медленно сказал Мэби, — но никаких вещественных следов их победы, кроме этих вот выбеленных солнцем развалин, не сохранилось.
— И все же когда-то они победили, — сказал Удомо.
— А что толку от такой победы? — возразила Лоис.
— Она доказывает, что эти люди жили и что они обладали мужеством, — сказал Удомо. — Доказывает, что они были настоящими мужчинами и действовали, как подобает мужчинам.
Мэби посмотрел на Удомо и подумал: здесь он такой же, как все, здесь не чувствуется его внутренней силы. Мэби принялся набивать трубку. Лоис вынимала из рюкзака еду, фрукты и термосы. Никто из них, казалось, не замечал палящего солнца.
— А вот это, — задумчиво сказал Мэби, — результат их действий. Вот эти побелевшие камни. И, может, среди них лежат превратившиеся в белую пыль и гальку человеческие кости и кости животных. Помните, Лоис?
И спят в песках по наши времена
Влюбленные, поэты, короли,
И знают, что пустыни белизна
Не их удел, но участь всей земли;
Что опустеют тучные поля,
Что обретут влюбленные покой
И станет наша бренная земля
Навеки отпылавшею звездой
[12]
.
— Вот все, что осталось от былого могущества. Какой же смысл всего этого?
— Смысл тот, что мы живем, Пол, — сказала Лоис, — и участвуем в хороводе жизни.
— Как дети?
— Да, милый. Как дети. Бессмертия нет. Мы живем только раз. Вот почему — мне незачем скрывать это от вас, Пол, — вот почему я решила не отказываться от счастья с Майклом в настоящем. Я хотела бы, чтобы он навсегда остался здесь со мной. Я знаю, мы могли бы быть счастливы, могли бы иметь детей и прожить долгую и счастливую жизнь. По-моему, это и есть настоящая жизнь. В ней я вижу больше правды, больше смысла, чем в вашей мечте об освобождении. Если бы я хоть на секунду поверила, что осуществление вашей мечты может что-то изменить в мире, я никогда не посмела бы сказать ему это. Но я знаю…
Удомо подошел к ней, сел рядом и обнял.
— Это не мечта, — сказал он. — И даже если это мечта, для меня она реальнее того, что ты называешь настоящей жизнью… Я никогда не читал стихов, как ты или Мэби, но я верю, что они прекрасны. Для меня же прекрасна мечта об освобождении моего народа. Прекрасна свобода. Я знаю, вы думаете, что меня ничто не интересует, кроме политики. Но это не политика. Это мой народ, Лоис. И для меня это поэзия.
Лоис высвободилась из его объятий и подошла к парапету.
— А я думаю, что каждый из вас по-своему прав, — сказал Мэби.
Лоис перегнулась через парапет. Далеко внизу расстилалась зеленая земля. Там, где кончалась земля, начиналось море, казавшееся отсюда черным.
«Я совсем потеряла гордость, — думала она, — даже странно».
Мэби перевел взгляд с Лоис на Удомо. «Я ошибся, — подумал он. — Он и здесь кажется больше всех, увереннее всех».
Лоис повернулась и подошла к ним.
— Хорошо, Майкл. Сейчас ты принадлежишь мне. Это наше счастье — счастье сегодняшнего дня. Мое и твое. А когда придет время тебе уходить, я не стану тебя удерживать.
Она села рядом с ним. Он взял ее руку в свою.
— Важно то, что у человека в сердце, — сказал Удомо. — Наступит день, и ты приедешь к нам, ко мне. Если я уйду, это вовсе не будет означать, что я ушел навсегда. Ты приедешь ко мне. Мы же договорились.
— Но вас может постичь неудача, Майкл. Тебя могут убить.
— Неудачи не будет, — сказал Удомо.
— Да, — подтвердил Мэби. — На этот раз неудачи быть не должно.
— И ты можешь измениться, — продолжала Лоис. — А я хочу, чтобы наша любовь осталась неоскверненной, чистой, или пусть не будет никакой. Никогда еще у меня не было ничего прекраснее этой любви.
— Вот почему я побаиваюсь вас, женщин, — сказал Мэби. — Вы сами творите себе кумиров, а потом предъявляете к ним непомерные требования. Ну, а я для этого слабоват.
— Я не изменюсь, — сказал Удомо.
— Да она вовсе не о том, Майкл, — нетерпеливо перебил его Мэби.
— Ешьте поскорее и давайте собираться в обратный путь, — сказала Лоис. — А то мы не попадем домой вовремя.
— Лоис, — мягко сказал Мэби, — даже Майкл — всего лишь человек.
— Садитесь поближе и ешьте. — Лоис прислонилась к плечу Удомо.