Горняк. Венок Майклу Удомо
Шрифт:
— Перестань, Майкл!
Она потянулась через стол и сжала ему руку. Старенький почтенный официант, говоривший по-французски с сильным итальянским акцентом, ласково улыбнулся, глядя на них.
После завтрака они пошли через город, по отлого поднимавшимся улицам. Скоро виллы и приморские гостиницы остались позади. Самый город оказался всего-навсего разросшейся деревней. Нарочитая роскошь курортной части уступала здесь место обычной деревенской нужде. Встречавшиеся люди были сухощавы и смуглы. В их непринужденных движениях и
— Совсем как у нас, — сказал он, — и солнце такое же, только наше жарче, и люди такие же, только наши потемнее да покрикливей.
— Когда-нибудь я у вас побываю, — сказала Лоис.
— Они тебе понравятся.
Лоис перестала сдерживать себя — взяла его за руку. Они пошли вверх по пологому склону и скоро выбрались из города, оказались над ним. Капли пота блестели на лбу Удомо. Рубашка прилипла к телу. Сойдя с дороги, по которой они шли от самого городка и которая убегала, извиваясь, наверх в горы, Лоис опустилась на траву.
— Привал на полпути, — сказала она.
Удомо сел рядом и вытер лоб.
— Ух! Ну и жара! Я весь мокрый. А ты почему нет?
— Привычка. Я же здесь выросла.
— Но я-то вырос в Африке.
— У вас не такое солнце. У нас жара сухая, а у вас влажная, липкая. Ты к своей привык, а я к своей.
Он потянулся к Лоис. Но его остановил звук голосов. По дороге шли двое крестьян, ведя за собой вереницу нагруженных осликов. Проходя мимо, они поздоровались с Удомо и Лоис.
Далеко в море виднелся пароход, он казался неподвижным, пока не нырнул вдруг за линию горизонта. Необъятная, одушевленная масса воды мирно дремала под утренним солнцем. Не видно было даже белых брызг от разбивающихся о берег волн.
— Пора идти. — Лоис вскочила на ноги.
Земля здесь поднималась террасами, покрытыми простиравшимися на много миль виноградниками.
Они дошли до места, где начинался крутой подъем. Здесь проселочную дорогу, идущую дальше в горы, пересекала узенькая тропинка. Они свернули по ней вправо.
— Вот мы и дома, — сказала Лоис.
Коттедж стоял на большом ровном участке, обнесенном изгородью. Вокруг дома росли чахлые фруктовые деревья, сбоку расстилался давно не стриженный газон, тут же валялись обломки детских качелей; альпийский садик, разбитый когда-то перед верандой, зарос сорняками.
Лоис быстро прошла вперед и открыла дверь. На пороге она повернулась к Удомо. Лицо у нее вдруг стало совсем детским.
— Добро пожаловать в мое родовое поместье, Майкл.
Он поставил чемодан, и, переступив порог, привлек Лоис к себе. Когда она подняла наконец на него глаза, они были мокры.
— Ты всегда делаешь то, что надо, Майкл.
— Тебе очень дорого — все это?
— Дороже нет ничего на свете.
Он пропустил сквозь пальцы пряди ее сильно отросших волос.
— Скажи, что ты меня любишь, — попросила она.
— Я люблю тебя, — сказал он.
— Милый…
Они лежали рядом на траве перед домом. Солнце уже утратило свой беспощадный металлический блеск и мирно покоилось на западе, по ту сторону огромного водного пространства. Теперь оно освещало только самые высокие вершины. В медленно надвигающихся сумерках это были единственные островки света.
Лоис отыскала старый заржавленный серп, и Удомо, выспавшись, принялся ловко орудовать им. Теперь лужайка, на которой они лежали, могла сойти за настоящий — хоть и пожелтевший — газон.
Юркие короткохвостые ящерицы шныряли по стенам дома, они двигались взад и вперед, по кругу и по диагонали. Взрослые — длиннохвостые и важные, держались с достоинством. Они оживали только, когда нужно было выбросить язык и схватить глупую зазевавшуюся букашку.
— Прислушайся, — прошептала Лоис.
В наступающих сумерках набирал силу хор цикад.
— Совсем как дома, — сонно пробормотал он.
Лоис перевернулась на живот, приподнялась, опираясь на локти, и заглянула в его обращенное к небу лицо.
— Это и есть твой дом, Майкл. Если бы мы могли прожить здесь всю жизнь!
Он открыл глаза. Лоис прочла в них предостережение.
— Не прячься в свою скорлупку, Майкл.
— Ты же знаешь, что я должен вернуться.
— Ничего ты не должен.
— Должен. Ты сама знаешь.
— Знаю. Но дай мне помечтать, не прячься сразу же. Ведь правда, было бы чудесно прожить здесь всю жизнь. Я хочу помечтать. Я знаю, что твоя мечта о свободе уведет тебя, но можно и я помечтаю, что это наш дом на всю жизнь?
Тень подбиралась уже к самым высоким вершинам. Только над горизонтом еще виднелась золотая полоска солнца. Синие краски неба быстро сгущались. Все громче звенели цикады.
— Теперь ты рассуждаешь по-женски.
— Но, милый, я ведь женщина. Женщина в полном смысле слова. Даже больше, чем мне бы того хотелось. Ну и пусть, и не мешай мне мечтать. Я же знаю, что это не пустая мечта, что мы и правда могли бы быть счастливы. — Горечь закралась в ее голос. — Но знаю я и то, что очень скоро твоя мечта лишила бы тебя покоя. И тогда я не стала бы держать тебя, Майкл. Потому что это не было бы настоящее счастье.
Он посмотрел в темнеющее небо.
— Лоис…
Она чувствовала, что сейчас мысли его далеко. Такое лицо у него бывало всякий раз, когда он думал об Африке. Даже голос становился другим — отчужденным.
— Что?
— Я думал… Может быть… Если все пойдет, как мы наметили… Когда мы завоюем свободу… Я думал, может быть, ты согласишься приехать ко мне. — Он снова посмотрел на нее.
«Как мы близки сейчас, — думала она. — Никогда физическая близость не дает столь сильного ощущения родства. Его дает только близость духовная, и то в редкие минуты…» Она не знала, какими словами ответить ему.