Горняк. Венок Майклу Удомо
Шрифт:
— Замолчите, Пол, — перебила его Лоис. — Можно подумать, что я сама не могу о себе позаботиться.
— А разве вы можете, дорогая моя?
Сегодня Мэби, как никогда, был склонен к нравоучениям.
— Не вижу в этом никакой необходимости.
Удомо молчал. Слова Мэби явно предназначались ему.
— А ты как думаешь, Майк, может она о себе позаботиться?
— Не желаю я тут сидеть и слушать, как вы меня обсуждаете, будто я какая-то подневольная африканка… — Рассердиться на Мэби всерьез Лоис просто не могла. Слишком хорошо его
— А я хочу рассказать вам о своем племени.
— Вы мне уже рассказывали.
— Этого ни разу не рассказывал. Вот Майк подтвердит, что я говорю правду. Знаете ли вы, что племя, к которому я принадлежу, считается самым диким, самым отсталым во всей Африке. Даже наши соотечественники-панафриканцы смотрят на нас сверху вниз. Когда жители равнин хотят отозваться о ком-то с пренебрежением, они говорят: «Он хуже всякого горца». Правда, Майк?
— Вы устали, — мягко сказала Лоис.
— Да. — Мэби вздохнул. — Веди ее домой, Майк. И не обращай на меня внимания. Я сам не знаю, что со мной происходит.
Они свернули на Хэйверсток-хилл и пошли вверх по пологому откосу, который постепенно становился все круче. Ночь была ясная и очень тихая. Звезды колко мерцали в черном небе. Месяц из узкого серпа превратился в апельсиновую дольку. Изредка мимо проносились машины, изредка попадались прохожие. Но чаще улицы были пустынны. Они подошли к станции метро «Белсайз парк».
— Здесь вы можете сесть на автобус, — сказала Лоис.
— Я провожу вас до дому, — ответил Удомо.
Они перешли улицу, миновали кошерные лавки[9]. Кафе напротив метро оказалось открытым.
— Давайте выпьем чаю, — сказал Удомо.
Она подумала: «Какой он сегодня тихий. Кажется, он из тех, кто умеет молчать».
Они вошли в кафе. Зная, что он будет рад теплу, она направилась к угловому столику возле электрического камина. Усталая официантка приняла заказ.
Лоис откинулась на стуле и ждала, чтобы он заговорил. Конечно, это глаза делают его лицо хмурым и печальным. Как странно, у всех у них в минуты покоя лица становятся печальными. Может быть, печаль присуща самой Африке и их удел носить в себе частицу этой печали? Может быть, Африка— печальный континент? И не потому, что так сложилась ее судьба, а по своей природе? Она замечала эту грусть у всех африканцев, с которыми ей приходилось встречаться. Но зато уж если они смеются, то, как солнце, озаряют своей радостью все вокруг.
— О чем вы думаете? — спросил он.
Теперь он мог смотреть ей прямо в глаза и оставаться при этом спокойным.
— О вас, — ответила она. — Я хочу сказать — о вас пятерых и об Африке.
— Вы обязательно должны поехать туда когда-нибудь, — сказал он.
— А какая она, Африка?
Лоис знала, сейчас он обязательно улыбнется.
— Такая же, как всякая другая земля, — ответил он. — Только для нас, тех, кто там родился, лучше ее нет на свете.
Официантка принесла чай.
— Вы так и не ответили мне.
Ей казалось, она видит, как воспоминания проходят перед ним. Может, теперь он разговорится.
Он начал говорить медленно, тщательно подыскивая слова, глядя ей прямо в лицо невидящим взглядом.
— Африка? Она немного похожа на сердце. Представьте себе ее очертания. Она похожа на сердце. Африка — это мое сердце, это сердце всех нас — людей с черной кожей. Без нее мы ничто. Пока она несвободна, мы не люди. Вот почему мы должны освободить ее. Или умереть. Вот так!
Теперь взгляд его уже не был невидящим, в нем читались вызов и робость. Она подавила в себе желание спорить, убеждать. Разве можно оспаривать то, что недоступно твоему пониманию? А если и можно, она все равно не будет.
— Я понимаю, — спокойно сказала она и стала разливать чай.
— Этого не понять ни одному белому, — сказал он.
Скованность его исчезла. Он весь раскрылся. И вдруг оказалось, что в нем нет той неистовой, неукротимой силы, которая страшила ее. Перед ней был милый, обаятельный человек, каких она давно не встречала. Она подвинула к нему чашку. Он взял ее руку и сжал осторожно и нежно.
— Я рад, что вы спросили меня о моей стране, — сказал он. — Вы заставили меня подумать. И теперь я знаю. На свете нет ничего более важного.
Она внутренне съежилась и отвела глаза в сторону. Может быть, на родном языке он красноречивей. Ведь он образованный человек, имеет ученую степень. Почему же ему так трудно находить слова, когда речь заходит о том, что его глубоко волнует? Может быть, раньше он ни с кем не делился своими сокровенными мыслями?
Он перевернул ее руку ладонью кверху.
— Какая маленькая, — сказал он.
— У всех женщин маленькие руки, — возразила она.
— Никогда раньше не замечал, — сказал он.
— Значит, вы никогда не влюблялись.
— Никогда, — подтвердил он. — Лоис, вы любите Мэби?
— Увы, нет. А было бы хорошо, если бы мы с ним любили друг друга.
— Он вам очень нравится?
— Да, мне нравятся такие люди.
— Художники? Как ваш муж?
«Вот оно. Начинается», — подумала Лоис.
— Дело не в этом. Просто я люблю таких людей.
— Вы мне нравитесь, Лоис, — сказал он.
— Очень рада. — Она налила ему еще чаю.
— Я хочу сказать, вы мне нравитесь… в определенном смысле. — Он с трудом выговорил эти слова.
Она быстро взглянула на него.
— Это от одиночества, Майкл.
— Я одинок. Это правда.
— Тогда найдите себе какую-нибудь славную девушку. Пол может вас познакомить, у него много приятельниц.
Он подождал, чтобы она взглянула на него, затем сказал:
— Я хочу вас, Лоис.
В ней поднялось возмущение.