Горняк. Венок Майклу Удомо
Шрифт:
Вернулся Лэнвуд.
— С ней вы сочли нужным наладить отношения, а со мной нет, — сказал Мхенди.
— Мы и так потеряли достаточно времени, — возразил Лэнвуд.
— Более чем достаточно, — с горечью сказал Мхенди.
— Так какого черта мы не начинаем? — раздраженно спросил Мэби.
— Да, там, где дело касается дисциплины и руководства, нам есть чему поучиться у коммунистов, — неожиданно вспылил Лэнвуд.
И Мхенди сразу смягчился. Он вдруг увидел настоящего Лэнвуд а, без привычной маски. На какое-то мгновение глаза выдали его: перед Мхенди был стареющий человек, неудачник, почти утративший
— Вчера вечером я разговаривал с Росли, — сказал Мхенди миролюбиво. — Он просил меня передать всем членам нашей группы приглашения на конференцию по вопросам колониальной политики. Сказал, что это даст нам возможность принять участие в определении политики. Конференция продлится два дня: субботу и воскресенье. Я за то, чтобы поехать, только надо заранее все обговорить и твердо держаться своей линии.
— Ага! — Довольная улыбка озарила лицо Лэнвуда. — Значит, не очень-то они в себе уверены. В противном случае не стали бы нас приглашать. Их империя рушится, вот они и ищут союзников среди лидеров своих подданных. Империалисты снисходят до приглашения нас только потому, что чувствуют — силой больше управлять нельзя. Ну так как, товарищи? Участвуем в конференции или нет?
— Я «за», — сказал Мэби, — и будем гнуть свою линию, как советует Мхенди. Что мы теряем?
— Согласен, — сказал Эдибхой.
— А вы, Майк?
Удомо неуверенно улыбнулся:
— Интересно, какую позицию займут англичане.
Совещание продолжалось. Они мечтали, строили планы час, другой, третий…
Но вот наконец все обсудили.
— Как будто все, — сказал Лэнвуд.
Они поговорили еще немного и распрощались с хозяином.
Уходя, они слышали, как в кухне гремит посудой Мери Фельд. Эдибхой крикнул ей «до свиданья». Она ответила, но не вышла проводить их. На нижней ступеньке лестницы Лэнвуд задержал Мхенди.
— Простите, что все так получилось. — Он сказал это вскользь, не глядя на Мхенди, словно речь шла о пустяке. — Она ведь не со зла.
— Ничего, ничего, — пробормотал Мхенди.
— Борьба должна быть выше личных отношений.
— Все в порядке, Том.
— Очень рад, что вы понимаете. Главное — борьба, все остальное — мелочи. Жаль, что никто из вас не может остаться… Знаете, я не принимаю женщин всерьез. Но без них ведь не обойтись. Надо только, чтобы они не мешали работе. — И он посмотрел Мхенди в глаза, чуть улыбаясь, держась очень прямо.
— Не будем больше об этом, Том, до свиданья!
Лэнвуд смотрел им вслед, пока они не скрылись за углом. Потом медленно поднялся по лестнице и пошел назад в свой кабинет.
— Ушли? — крикнула Мери Фельд из кухни.
— Да, — отозвался он.
— Договорились до чего-нибудь путного?
— Да.
Он сел за стол и стал разбирать бумаги.
— Ну? Ты мне так ничего и не расскажешь? Или ты теперь думаешь, как Мэби: «Баба должна знать свое место»?
— Мне надо работать, Мери. Ты же знаешь, я должен писать статью. Завтра у нас обедает Удомо.
— Меня завтра не будет.
— Ничего. Я сам все приготовлю.
— Мхенди становится невыносимым.
Он невольно прислушивался к ее шагам в соседней комнате. Нужно встать и закрыть двери, тогда не будет слышно. Он отгородится от нее. Но он не сделал этого. Он думал о ней спокойно, как о ком-то чужом. Они уже очень давно вместе. Еще с тех пор, как оба состояли в коммунистической партии. Она была тогда молода и хороша собой, были у нее и другие достоинства. Она вышла из партии вместе с ним. Только потому, что вышел он.
— Ты слышал, что я сказала?
— Да.
— Что же ты, не можешь ответить?
— Я пытаюсь работать.
— Если он еще будет распускать язык, я его в дом не пущу. Ты слишком с ними церемонишься. Без этой группы ты куда лучше работал. Только зря время тратишь. Тоже мне, вожди!
Скоро двадцать лет, как они живут вместе. Двадцать лет, как порвали с партией.
— А этого самовлюбленного карлика Мэби я просто терпеть не могу…
Была у него до Мери одна женщина… Кроткая, нежная и добрая. Как ее звали?.. Очень хорошая. Как же все-таки ее звали?.. Воспоминания нахлынули на него, но он решительно преградил им путь. Ему не до сентиментальностей. Мужчина должен работать. А потому жизнь его должна быть устроена. Он должен есть, иметь крышу над головой, отдыхать. Вот что важно. И все это дает ему Мери. Один раз он попытался вырваться, уйти. Попытка не удалась. И хорошо, что не удалась… Дора Смит! Вот как ее звали. Милое простое имя, оно так подходит милой простой женщине. Хватит, Том, возьми себя в руки!
Он заставил себя заняться бумагами, лежащими у него на столе: стал читать их, пытаясь вникнуть в смысл. Снова и снова читал одну и ту же фразу, с трудом сдерживая желание перескочить глазами на следующую.
Он не слышал, как она вошла, но вдруг почувствовал, что она стоит на пороге и наблюдает за ним. Он повернулся и встал. Она стояла, уперев руки в бока. Стояла твердо, уверенно, чуть расставив ноги. И смотрела на него, не отрываясь, с едва уловимым оттенком презрения в глазах.
По горькому многолетнему опыту он знал, что надвигается сцена, что сейчас пойдут в ход слова, острые и неумолимые, как кинжалы.
— Молчишь? Значит, ты согласен с Мэби?.. — сказала она.
«Выход только один, — устало думал он, — только один».
Он подошел к ней.
— Мери…
— Что «Мери»! Эх ты, трус! Что подъезжаешь? Я тебя презираю.
— Я не согласен с ним.
Он обнял ее и притянул к себе.
— Почему же тогда ты не сказал ему этого?
Мери сопротивлялась, отталкивала его. Но он не отпускал ее, и скоро насмешка и презрение исчезли из ее глаз. В них появилось издавна знакомое выражение, всколыхнув в нем желание не менее сильное, чем в те далекие дни. Что-то похожее на прежнее чувство захватило обоих.
«Наступит день, когда не поможет и это, — подумал Лэнвуд, — тогда у нас не останется ничего». Эта мысль испугала его. Он крепче сжал ее в объятиях.
— Мери… Мери, я так одинок… прошу тебя…
Потом они лежали на узкой кушетке, утомленные и успокоенные, — буря была отвращена. Лэнвуд переплел свои пальцы с ее пальцами. Мери, теперь сама женственность, вздохнула:
— Надо было мне родить ребенка, Том. Как жаль, что я тогда не настояла. Все, наверное, повернулось бы иначе.
— Мы ведь решили тогда, что не надо. Мы должны были бороться…