Горняк. Венок Майклу Удомо
Шрифт:
— Господин председатель, коротко ответить на вопрос мистера Мэби я могу так: лично я, во всяком случае, не считаю, что у нас есть, как он выразился, богом данное право…
— А как бы выразились вы? — крикнул кто-то.
— Я, сэр, вообще не вижу необходимости подыскивать выражения. Но мы должны смотреть фактам в лицо. А факты таковы, что, независимо ни от каких богом данных прав, колониями управляем мы. У нас есть обязанности по отношению к колониальным народам, и эти обязанности мы должны выполнять. Кому же, как не нам, решать, что полезно этим народам и что нет. Именно потому, что мы искренне считаем, что никакого богом данного права у нас нет, мы и пригласили вас, африканцев, сюда, чтобы вы помогли нам найти лучшее решение…
— А обязанности у вас откуда взялись? — донеслось из зала.
Председатель стукнул молотком.
— Я охотно отвечу на этот вопрос, господин председатель, — сказал оратор. — Да, мы создавали нашу империю так, как создаются все империи, — путем завоеваний. Но мне кажется — и я говорю это вовсе не с целью оскорбить кого-то, — что наши африканские друзья имеют очень слабое представление об истории. Они, по-видимому, уверены, что, кроме их стран, никого никогда
Английская часть аудитории аплодировала; африканцы слушали молча.
Следующим выступил министр по делам колоний.
— Господин председатель, мне кажется, что первым долгом мы, собравшиеся здесь, должны задать себе такой вопрос: какова связь между политическим и социальным развитием колоний. Мне кажется, что, не ответив на этот вопрос, мы рискуем просмотреть самую сущность проблемы. В нашем понимании, настоящий политический прогресс неразрывно связан с развитием как экономическим, так и социальным. Без этого политический прогресс невозможен. Профсоюзы, кооперативы и местные выборные власти важны не только потому, что они непосредственно влияют на жизненный уровень населения, но еще и потому, что являются выразителями общественного мнения и заинтересованы в поддержании демократических порядков. Твердо веря в это, мы, как партия, стоящая у власти, кое-что сделали в этом направлении. Что же мы сделали?
Мы внесли на рассмотрение законопроект, по которому ассигнования, предоставляемые по закону об улучшении социального обеспечения в колониальных странах, должны предусматривать известные льготы для создания профсоюзов. Кроме того, мы назначили специальных советников в профсоюзы. Немедленным результатом явилось резкое увеличение числа организованных рабочих в колониях. И число это продолжает расти. Выросло также количество кооперативов и их значение. Для блага колониальных народов нами израсходованы огромные суммы. Миллионы фунтов стерлингов — все эти цифры у меня есть, и желающие могут с ними ознакомиться — истрачены на медицинское обслуживание и образование, на постройку жилых домов, на приведение в порядок шоссейных и железных дорог, на развитие сельского хозяйства, на постройку портов, на борьбу с эрозией почвы. За последние десять лет на эти работы потрачено свыше ста пятидесяти миллионов фунтов.
Откуда же поступили эти деньги? Они поступили от рядового английского налогоплательщика. Мы уже не богатая страна, мы больше не первая держава в мире. Эта сумма легла тяжелым бременем на английского налогоплательщика. Однако деньги были выделены, притом охотно. Почему?
Теперь мы подходим к самой сути дела. Толкает нас на эти расходы мысль простая, но верная. Мы считаем, что управлять государством, тем более демократически, чрезвычайно трудно. И учиться этому нужно очень серьезно. Недостаточно передать власть в руки нескольких специально для этой цели избранных или особенно горластых политиков из числа местных жителей. Если бы мы поступили так, что смогли бы спросить с этих людей неорганизованные, не имеющие за спиной демократических традиций массы? Поэтому мы решили выработать у колониальных народов навыки участия в местном управлении через профсоюзы, самоуправление и кооперативы. Конечная же наша цель — передача суверенной власти. Но это последний шаг, а отнюдь не первый. Такая постановка вопроса вызовет, естественно, разочарование и недовольство тех, кто по образованию и политическому развитию значительно опередил своих соотечественников. Сегодня мы были свидетелями этого недовольства. Присутствующие здесь обвиняют нас в недемократичности, тогда как на деле мы стремимся как раз к тому, чтобы создать демократический образ правления в их странах. Мы понимаем разочарование этих лиц и сочувствуем им, но в первую очередь мы должны думать о народных массах, а не о горстке стремящихся к власти людей. Если мы передадим управление массами в руки подобных деятелей, прежде чем эти самые массы осознают свои права и научатся умело пользоваться ими для контролирования и обуздания своих правителей, это, будет означать, что мы не оправдали доверия и не исполнили своих обязательств перед народами колоний. Ни в том, что мы сделали, ни в том, что собираемся сделать, я не вижу ничего позорного. Наши побуждения благородны, наши действия известны всем, нашу цель мы провозглашаем открыто. Дело не за нами, а за этими лицами. Пусть они вместе с нами трудятся во имя великой цели — сделать свой народ достойным будущей независимости. Так и только так они смогут победить свое разочарование, в этом их истинное служение Африке и народам, населяющим ее.
Министр не успел сесть, а десятки рук уже взметнулись вверх. Лэнвуд, Удомо и Мхенди вскочили со своих мест и, стоя, громко щелкали пальцами. Но их опередила какая-то женщина. Это была решительная дама, член прогрессивной партии, депутат палаты общин, считавшаяся крупным специалистом по колониальным вопросам. Она повторила мысль министра, несколько развив ее, а затем продолжала:
— Дело в том — и вы все это знаете, — что причиной наших трудностей в колониях является вовсе не недовольство народных масс, а недовольство кучки людей, ничего общего с народом не имеющих. Эти люди эксплуатируют в своих недостойных целях невежество и запуганность соотечественников. Вместе с тем они отлично сознают, что между ними и их беззастенчивой эксплуатацией народа стоим мы. Сегодня здесь находится один из них — человек, на чьей совести страшная кровавая бойня, которая произошла в Плюралии пять лет назад. Не пора ли нам, господин председатель, одуматься и самим предъявить обвинения этим людям, вместо того чтобы защищаться от их нападок? Не пора ли нам перестать пугаться горстки безответственных краснобаев, которые отнюдь не выражают мнения своего народа? Мне страшно представить, что было бы с несчастными, отсталыми народами, если бы они вдруг оказались во власти этих людей. Я твердо убеждена, что, завладей они властью, они угнетали бы и эксплуатировали своих соотечественников с беспощадностью, перед которой померк бы наш так называемый гнет…
Прошлой зимой я была в Панафрике, господин председатель, там я своими глазами увидела, как относятся образованные панафриканцы к своим необразованным собратьям. Они называют их дикарями и обращаются с ними с высокомерием, совершенно для нас немыслимым. Позвольте мне привести небольшой пример. Я провела день — как сейчас помню, это было воскресенье — в гостях у одной супружеской пары. Хозяин дома — преуспевающий адвокат, получивший образование в нашей стране. Жена его работала здесь медицинской сестрой. У них трое слуг. Так вот, за весь день ни муж, ни жена ни разу не обратились к кому-то из них по-человечески, ни разу не посчитались с их чувствами. В присутствии слуг они непрестанно жаловались мне на их леность. За завтраком слуга подавал нам в белых перчатках. Очаровательная хозяйка объявила мне при нем, что у этих дикарей отвратительные, нечистоплотные привычки и что допускать их прислуживать за столом можно не иначе как в стерилизованных белых перчатках. Я взглянула на юношу — у него были глаза побитой собаки. А немного погодя утонченный адвокат в моем присутствии набросился на другого «боя» со словами, с которыми у нас в стране никогда не обращаются к прислуге. И это далеко не единичный случай… Нет, господин председатель! Мы должны смотреть фактам в лицо — положение народных масс в Африке несравненно ухудшится, если они окажутся во власти тех господ, которые сейчас так ратуют за свободу своих народов. Лично я не сомневаюсь, что, если бы африканцы действительно были свободны в своем выборе, подавляющее большинство высказалось бы за то, чтобы мы оставались в Африке, пока они не окрепнут настолько, чтобы самим справиться со своей «черной элитой».
Прошло несколько минут, прежде чем председатель смог восстановить порядок. Мхенди упорно не садился. Когда председатель назвал следующего оратора, африканца, Мхенди сказал:
— Выступление этой дамы адресовано непосредственно мне. Я требую, чтобы мне дали ответить ей.
— Слово уже предоставлено другому участнику конференции, — твердо заявил председатель.
— Я отказываюсь от своего слова, — сказал африканец.
— Мне так это надоело, господа, — устало начал Мхенди. — Мне надоели разговоры о свободе, о содружестве людей всех рас, о защите от нас наших так называемых отсталых собратьев. Мне все это надоело, потому что я уже много раз слышал об этом. Мне давно знакомо и высокомерие, прозвучавшее в речи последнего оратора, так что я даже не рассердился. Эта дама заявила, что кровь людей, погибших в Плюралии, на моей совести. Да, на моей. Это бремя несу я один. Никакими красивыми словами тут не поможешь. Я не возражаю против самого обвинения. Возмущает меня то, что бросили его мне вы. И я не стану вступать с этой дамой в ненужные пререкания по политическим вопросам, а попытаюсь объяснить, почему именно это меня возмущает. Обещаю, что буду краток.
Если бы кто-нибудь из зачинателей вашего движения— те, кто сидел в тюрьмах, объявлял голодовки, отбывал каторгу, — присутствовал сегодня в этом зале, ему было бы стыдно за вас. Пионеры вашего движения понимали, что такое свобода. Возможно, потому, что у них ее не было. Возможно, только тот, кто лишен свободы, знает ей цену. А ведь что такое свобода, казалось бы, должны знать и вы — вы, недавно защищавшие свою страну от врага. Тогда вы считали справедливым проливать кровь — свою и чужую. Должен отдать вам должное, вы куда более тонкие политики, чем те, кто создал ваше движение. Они бы никогда не дошли до такого бесстыдства: послать армию, чтобы задушить стремление народа к национальной независимости, а затем обрушиться с обвинениями на лидера разгромленного восстания: будто пролитая кровь — на его совести. Я не сомневаюсь, они никогда не позволили бы себе рассуждать о содружестве свободных и равноправных народов, зная все, что творится сегодня в Плюралии. Если бы против меня выступил с обвинениями кто-нибудь из них, я бы с ним поспорил. Но спорить с этой дамой я не собираюсь. Я уверен, ее ждет блестящая карьера. На мой взгляд, из нее получится прекрасный министр или заместитель министра по делам колоний. Еще когда она говорила, я подумал: а ведь она безусловно знает о том, что несколько недель назад были расстреляны моя жена и еще несколько женщин за отказ уйти с племенных земель. И еще я подумал: если бы сегодня в этом зале был кто-нибудь из той старой гвардии, он — или, может быть, она — непременно подошел бы ко мне и сказал: «Мхенди, до меня дошло печальное известие о гибели вашей жены и других африканских женщин. И хочу выразить вам свое искреннее сочувствие, невзирая на все наши разногласия». Сначала меня задело, что никто из вас — членов прогрессивной партии — не подошел ко мне и не сказал ни слова участия. Но потом я подумал: нет, я не огорчен, я скорее рад. Разве можно считать этих людей преемниками старых бойцов? Ну, а раз нет, значит, они не способны на теплоту и сердечность — качества, которые были свойственны их славным предшественникам. Вот и все, что я хотел сказать, господин председатель. Понимаю, что мое выступление не представляет большой ценности для экспертов, занятых разработкой новых методов! Но я ведь теперь безработный, так что методы работы меня заботят мало. Я до сих пор почитываю книги, написанные пионерами вашего движения. А вы?
Мхенди сел и сразу же поднялся снова.
— Господин председатель, я забыл сказать самое главное. Если случится, что мое выступление попадет, хотя бы частично, в газеты, я бы очень хотел, чтобы поместили и мою благодарность простым, честным, далеким от политики людям вашей страны, чьи протесты помешали правительству Великобритании выдать меня моим врагам, когда правительство Плюралии потребовало моего возвращения. Я глубоко благодарен им.
Мхенди сел. В зале воцарилось долгое неловкое молчание.