Город богов
Шрифт:
— Таковы условия договора с госпожой Кигаль. Я не один год думал, почему они именно такие., но так ни к чему и не пришел.
— И ты тоже ел… — караванщики невольно отодвинулись от собеседника, словно тот был поражен страшной болезнью.
— Нет. Я бы не смог, зная… На мое счастье, служителям запрещается употреблять в пищу мясо, и…
— При существовании подобных обрядов — удобный запрет, — Атен с трудом выдавил из себя кривую усмешку. Ему было совсем не смешно. Хозяин каравана и представить себе не мог, что они живут рядом с таким кошмаром, с
— Что-то мне расхотелось быть служителем… — пробормотал Евсей.
— Не во всех же городах происходит подобное! — Атен не мог, не хотел поверить… — Минувший, например. Я уверен, что там Хранитель и не думал ни о чем подобном. К чему ему, имеющему внука-наследника, заключать договор со смертью?
— Я иду с вашим караваном уже семь лет… — задумчиво проговорил Лигрен. — И это первый город, в который совершается жертвоприношение.
— Откуда ты знаешь?
— Чувствую… Дух смерти настолько силен, что его не возможно не ощутить.
— Да, — вынужден был признать Евсей, — подходя к оазису, мы даже думали, что это — город мертвых…
— Город повелительницы смерти. Нечто совсем иное, в первый миг кажущееся вовсе не таким ужасным, как владения Губителя, а на самом деле — врата в пещеры ужаса.
— После того, что я узнал сейчас, — караванщик, вздохнув, качнул головой, — будет невозможно веселиться, радуясь теплу, трудно торговать, говорить, да просто смотреть на горожан. Все вокруг будет видеться чудовищным.
— Надеюсь, вы понимаете, что горожане не должны узнать ничего из того, что открылось вам?
— Это еще почему? С чего нам щадить их чувства?
— А вы хотите открыть невинным в своем неведении людям глаза и посмотреть, что с ними станет, что произойдет с их рассудком в том случае, если они поверят вам и с нашим караваном — если горожане решат, что вы лжете, наводя на них напраслину? — вопросом на вопрос ответил Лигрен, у которого не было никаких сомнений относительно того, как следует поступать дальше.
— Ты прав, — немного поразмыслив, вынужден был согласиться с ним Атен. — В любом случае, раз уж мы решили ни во что не вмешиваться… Пусть все идет так, как должно быть… — он замолчал на несколько мгновений, а затем заговорил о другом: — Мне очень жаль, что так случилось с твоей дочерью. Прости, что пришлось напомнить о ней…
— Я живу для того, чтобы помнить… И пока Асни остается в моей памяти, она не исчезнет в пустоте.
— Она будет жить, — решительно произнес Евсей.
Лекарь поднял на его полные удивления и робкой надежды глаза. Он не верил в возможность что-либо изменить, когда произошедшее не смогут исправить даже боги…
— Легенды дают вечность памяти. Пусть она не столь длинна, как вечность души, но… — Евсей чувствовал такой внутренний подъем, что, казалось, был готов взлететь в небо. Все трепетало от внезапно сделанного открытия: он понял еще одну задачу летописца — дарить бессмертие тому, кто пожертвовал им ради другого.
— Да, мы живем во время, достойное создания нового эпоса. Но кто напишет легенды…
— Я. Я уже начал их составлять.
— Господин Шамаш знает об этом?
— Да. И госпожа Гештинанна тоже, — добавил Евсей, желая дать понять Лигрену, что караванщик не страдает манией величия, приписывая себе чужое право, а лишь делает то, что было ему поручено небожителями.
— Значит, я могу надеяться…
— Конечно. Самопожертвование Асни достойно того, чтобы о нем помнили.
— Но ведь, если отрешиться от всего… К чему привел ее поступок? Он стал причиной гибели города…
— Жизнь тела — ничто рядом с вечностью души, — прервал его Евсей. — Ты служитель и должен понимать это.
— Я раб…
— Ты был им, — качнул головой Атен.
— Хозяин каравана дает мне свободу? — усмехнулся лекарь. Это было настолько невероятно, что не воспринималось всерьез и Лигрен решил, что собеседник просто шутит… А, после всего, что он вынужден был рассказать о себе, не удивительно, что его юмор так жесток.
Но Атен был серьезен, как никогда.
— Истинную свободу нельзя ни купить, ни продать, ни подарить… Человек отдает свою судьбу в руки другого, когда стремится к рабству, видит в нем необходимость, не представляя себе дальнейшей жизни на воле. Но стоит ему освободиться от оков в своей душе — и более никакие цепи не удержат его.
— Господин Шамаш говорил: найди свою судьбу и обретешь свободу… Спасибо тебе, — он был не просто удивлен, но потрясен, не в силах до конца поверить… Однако лекарь запрятал все чувства как можно глубже, стремясь в этот миг быть твердым и решительным, как и подобает человеку, нашедшему свой путь. Он был благодарен караванщику, готов ради него на все, даже самопожертвование. Однако с его уст больше не сорвалось ни одного слова, когда он понимал, что все они в этот миг бесполезны и блеклы по сравнению с действиями.
— Что скажешь, если я предложу тебе остаться в караване? — Атен знал, что, сделав первый шаг, не может остановиться перед вторым, ведь Лигрену некуда идти. Смертный не выживет в одиночку в пустыне, в городе чужака не примут. Оставалась лишь свобода умереть и свобода продолжать путь караванщиком. — Мы не можем себе позволить лишиться столь искусного лекаря и мудрого советника.
— Но твои люди… Примут ли они равным того, в ком привыкли видеть раба? — это было больше, чем то, о чем Лигрен мог мечтать.
— Раб — только тот, кто сам считает себя рабом. Ты знаешь это и другие знают… Лигрен, к чему вопросы, ведь ты сам отлично понимаешь: все, что происходит с нами после прихода Шамаша люди воспринимают как божий промысел и рады любому событию, ибо оно приближает их к вечности.
— Да… На все воля господина.
— Ты не просишь у меня свободы для других?
— Нет. Я понимаю, что это невозможно. Лишь осознав, почувствовав собственным сердцем то, что понял сейчас я, они обретут столь желанный дар… Почему ты спрашиваешь?