Простые слова принимай на хранение,бумаги и авторские права,неоновых ярких витрин отражение,пробитую ленту машинки «Москва».От южных, шатающихся палисадников —до самого Черного моря потом,от наших курятников и виноградников —разлет тополиного пуха с пером.Столицу со всей бесконечной окраинойприми и подшей к деловому досье,сыграв на кирпичной и на белокаменной,на ржавой железной котельной трубе.
«Как жизнь проходит мимо-то…»
Как
жизнь проходит мимо-тоАзорских островов,зато посуда вымытав один из вечеров.И рядом честно-честностоят перед окномнож для морковной резки,стаканы кверху дном.На маленькой сушилкевсё это много лет,и белые снежинкислетаются на свет
«Я презираю важные мундиры…»
Я презираю важные мундиры,речуги, флаги на краю могилы,светло припоминаю в этот час,как лучший друг, ничем не знаменитый,Андрей Краснов смешал бадью карбидаи, спичку поднеся, сказал «атас».Он в школе мне носил портфель в четвертом,он белокурым был и страшно гордым,он до небес устроил фейерверк,сжег пальцы, брови, но, когда горело,он прикрывал меня предельно смело,как прикрывать он будет целый век.В наш век взрывоопасный кто поверит:еще цветы цветут и солнце светит —он спину мне прикроет без проблем,он сгинет навсегда в Афганистане,душа взлетит в большом аэропланеи с высоты покажет палец всем.
Памяти Н. Гумилева
Когда за две недели до расстрелаон в чайнике заваривал заварку,вдруг бабочка огонь перелетела:две белые, высокие махалки.Она порхала там неосторожнои в воздухе мелькала под плафоном,она вовсю кружила по окружнойв предутреннем пространстве искривленном.Потом она присела и застыла,два крылышка сложила и устала,и тихою была, как гроб-могила,но в этом мире надпись написала.В холодном синем воздухе коморки,прекрасная, как Мёбиуса лента,что солнце поднимается с Востока,что счастье абсолютно, перманентно.
«На скамейку прилечь, завернуться в тужурку…»
На скамейку прилечь, завернуться в тужурку,доведут тебя рельсы до Санкт-Петербурга.Там прохожие чтокают, узнавая по реплике,кто чужой, а кто свой. Там бордюры – поребрики.Там на набережной битюги ходят с лычками,над Невой долгий воздух усеян кавычками,а пойдешь – и прямеет дорога до Выборга,ледяные глаза по-над Ладогой выплакав.
«Как Джойс, что на рассвете века…»
Как Джойс, что на рассвете векапридумал Дублин крыш, дворов,так я, дитя и неумеха,придумала свой Кишинев.И виноград пополз по стенам,как сумасшедший альпинист,и грянул горбачевский Пленум,и перемены начались.Мир хижинам и низким хатампосле годов холодной тьмы,и в мае, в восемьдесят пятом,отец выходит из тюрьмы.На нем костюм того фасона,в котором был он до всего:до криков вохровцев, до зоны.Я не придумала его.
«Пили кока-колу, лимонад…»
Пили кока-колу, лимонад,на пустой катались карусели.Я уже не помню и сама,что там было впрямь на самом деле.Было лето иль стоял октябрь,а зимой там наряжали елку,покупали новый календарьили собирались только?Если б я по-новому жила,я бы лучше все запоминала,я бы закусила удила,я поверила бы, атеист усталый,в то, что есть какой-то приговор,пусть холодный, страшненький, но правый,а не просто неба разговорс черною канавой.
«Я ехала в печальный дом…»
Я ехала в печальный дом,чтоб друга навестить,я думала о том, о сем,тянулась мыслей нить.Как просто взял он на себяи тихо нес в мирупростое звание шута,подобно королю.Когда прямой надменный другвыходит в коридор,он посылает меня вслух,и так нормален взор.С такою каплей добротыглядите в нашу явь,вы, века взрослые шутына детский мир забав.
«В пустом кирпично-каменном мешке…»
В пустом кирпично-каменном мешкес утра болтают галки дворовые,в моем окне, в моем пустом окне —надтреснутые звуки духовые.Под тёмным, проржавевшим козырькомторжественно по всей глухой округео чём, о чём, о чёмзаводят речь медлительные звуки?Над сонною невнятицей утра,над ясной равнодушною природойзачитывают перечень утрат,под это всё заносят гроб в ворота.Тут утренний спокойный тихий снегзаписан в Менделееву таблицу,под ним проходят десять человекплюс тот, кому так сладко утром спится.Надтреснуты, темны – какие есть,тут звуки надрывают перепонку,бессмертный, истрепавшийся оркестрразлуку репетирует неловко.Тут неизменна женщина в платке,и небо цвета серой мешковины,и хмурые, с ремнями на плече,не очень современные мужчины.
«Посыльный, посыльный, посыльный…»
Посыльный, посыльный, посыльный,чего в своей сумке несешьпо синей дороге, по синейсквозь ветер и солнечный дождь?Посыльный, неси нам скорееот Плиния добрую вестьпро синие горы Помпеи,про римскую доблесть честь.Читайте, читайте, читайте,какая в Помпее беда.Ни сестры, ни старшие братья —никто не вернется сюда.Погиб от Везувия Плиний,любимец толпы, сибарит.На синей дороге, на синейтеперь небеса сторожит.