Город Последний

Лукошкин Савелий

Мик бродил туда-сюда, невидимый в толчее (он был слишком мал ростом), и подпрыгивал у прилавков, чтобы разглядеть товар.

И вот, за самым большим, уставленным сотнями сверкающих мелочей, он увидел её. Зелёная Девочка в овальной медной раме, в старинном платье и белом чепце.

За прилавком сидел бритый индеец в мятой рубашке.

Мик кое-как протиснулся к нему и молча показал на картину.

Индеец засмеялся и сказал что-то.

Мик покачал головой, и тогда продавец показал на пальцах – семь.

Мик кивнул и укрылся в толпе.

Девочку нельзя было покупать, это бы всё испортило. Есть такие вещи, которые, если их купишь, портятся. Становятся ненастоящие. Их надо находить, красть или получать в подарок, обменивать, на худой конец.

Так что Мик выбрался из туннеля и, усевшись на газон, принялся перебирать своё имущество. Из потрёпанного зелёного мешка на свет Божий явились: три булавки, иголка с ниткой, рыболовная леска, маленький чёрный фонарик (без батарейки), серебряная губная гармошка, браслет с зелёными бусинками, на которых были белые затёртые иероглифы, камешек необычного цвета, перочинный нож, схема метро Риги (с рекламой прачечной на другой стороне) и запасные носки.

Мик перевернул мешок и потряс. На траву высыпались два осенних листка и крошки, всё.

На Зелёную Девочку тянула только гармошка. Но гармошку было жалко. В одной заброшенной деревне далеко отсюда он нашел её на чердаке, в чьём-то тайнике. С тех пор они много прошли вместе. Играть Мик так и не научился, но любил дуть во всю мочь, когда оказывался один посреди поля или в ночном лесу.

– Понимаешь, – объяснил мне Мик, – звери знают, что только большой и сильный хищник не побоится шуметь на весь лес. Так что я дудел и смело шёл в темноте, а волки и медведи разбегались во все стороны.

– Учту на будущее, – серьёзно сказал я. Мик кивнул и прихлебнул кофе из своей фарфоровой кружки. Кожа у него была белее, чем этот фарфор.

Мик сидел у входа на подземную ярмарку и в который раз перебирал свои вещи. Вздохнув, он наконец отложил в сторону перочинный нож, браслет и камень. Смешно и думать поменять это на девочку в старинном платье и чепце, с печальными тёмными глазами и белыми губами на зелёной коже, окруженную тонкой медной рамой. Но надо было хотя бы попробовать.

Крепко сжав свои дары в кулачке, он вернулся в туннель. Вокруг сверкали сотни мелочей и шумели голоса и смех, но Мик шёл один и в тишине. От волнения он потерял нужный прилавок и, исходив весь туннель от начала до конца, уже успел прийти в отчаяние, как вдруг кто-то спросил его на знакомом языке:

– Это у тебя выпало?

Мик удивился. Обычно в таких местах люди его не замечали.

Он обернулся. Худой мужчина в одежде сплошь из потрёпанной джинсы протягивал ему схему метро Риги.

– Спасибо, – вежливо поклонился Мик и забрал листок. Мужчина, кажется, не очень хотел отдавать.

– Ты из Риги? – спросил мужчина.

– Нет. Но я там бывал.

– Отдай мне схему, – попросил мужчина. – Я родился и вырос в Риге, и уже никогда туда не вернусь. У меня нет ничего, чтобы напомнить.

Мик отдал.

– Спасибо, – мужчина спрятал листок в карман. – Я могу тебе чем-нибудь помочь, малыш?

– Я ищу индейца, который здесь торгует. У него есть картина с Зелёной Девочкой.

– Тут много индейцев. На какой стороне он был?

– Слева.

– Слева, – повторил мужчина. – Ну-ка, не отставай.

Мужчина был маленький и невысокий, но таранил толпу, как ледокол. А Мику оставалось спокойно идти в фарватере, спеша только, чтобы не успели сомкнуться льды.

Довольно скоро они нашли тот прилавок.

Индейца Мик даже не узнал, но Девочка была на месте.

– Эта? – спросил мужчина из Риги.

– Да, – сказал Мик.

Они поговорили о чём-то с индейцем (тот узнал Мика и подмигнул ему), мужчина протянул несколько смятых бумажек, индеец передал картину.

– Спроси его, кто это? – попросил трепещущий от радости Мик.

Тот спросил. Индеец пожал плечами и засмеялся хрипло, по-разбойничьи.

– Vieha Maria!

Когда они вышли из туннеля, рижанин отдал Мику картину.

– Скажи, зачем она тебе?

Мик не ответил, разглядывая Девочку. Оказывается, это была не картина, а что-то вроде гравюры. Только не на дереве, а на пробке или чём-то вроде того. И, конечно, никакая это была не Vieha Maria, уж в таком объёме Мик испанский знал.

– Никакая это не Vieha Maria, – озвучил он.

– Конечно. Меня зовут Петер, кстати.

– А меня Мик.

– Слушай, Мик. Я сейчас занят, но часам к четырём закончу. Подходи к этому концу туннеля. Поужинаем у меня. Ужасно хочется узнать, как там в Риге. Можешь заночевать.

– Если получится, – сказал Мик. – Спасибо!

И умчался прочь, пока его не заставили дать более определённый ответ. Он был отчасти обязан Петеру, но идти к нему не хотелось.

По улицам нестройным толпами бродили полураздетые туристы. Они сидели в верандах ресторанов, выходили из магазинов и заходили в них, болтали на скамейках скверов и бортиках фонтанов, смеялись, говорили на тысячах непонятных языков. Солнце сверкало на их улыбках и в тёмных очках, и то и дело раздавался с разных сторон стрёкот фотоаппарата.

Мик шёл один, с выцветшим зелёным мешком за спиной и Зелёной Девочкой под мышкой. Почти никто его не видел – он был слишком не похож на всё окружающее и выбивался из общей картины. Только дремавший под столиком уличного кафе кот проводил его прищуренным взглядом.

Вслушиваясь в еле слышный за городским шумом плеск волн, Мик направлялся к морю, к порту. Улочки постепенно становились темнее и 'yже, пахло острым перцем, собаками и водорослями.

Впереди, в просвете между двумя старыми домами, Мик увидел море – светло-серую, прозрачную гладь, сливающуюся с небом. Порт был огорожен, но это ничего – заборов без дырок не бывает. Пройдя вдоль ржавой сетки, он нашёл собачий лаз. Пролез в него и оказался в совсем другом мире: здесь было тише, прохладнее и почти ничем не пахло – только ржавчиной и солью.