Город принял
Шрифт:
Рита опасливо посмотрела на громадных псов, спросила осторожно:
– А ничего, что они вот так здесь бегают? Без привязи?
– А что?
– Куснуть ведь могут, наверное?
Я засмеялся:
– Служебная собака может куснуть прохожего только по команде хозяина.
Но на всякий случай – чтобы ей спокойнее было – взял ее под руку. Она невольно прижала мою руку крепче к себе, и прикосновение к ее мягкому теплому боку ударило меня током.
Ах, память! Зыбун-песок. Все истаяло, утекло, пропало. Вот так же, прижавшись друг к другу, мы прыгали через лужи, в которых дымились
Помнишь, как ты смешно говорила: «А не пора ли устроить очередную оргию в злачных местах?» Это означало – пойти в кафе-мороженое или на танцы. Наверное, ты потом рассказала мужу о наших «оргиях в злачных местах», и он добро, снисходительно ухмыльнулся: «Милые, глупые ребятки!..»
– Рита, а помнишь, как ты рассердилась на меня из-за крючка? – спросил я.
– Из-за крючка? – Рита удивленно взглянула мне в глаза, она морщила лоб. – Что-то припоминаю, но…
Ничего ты не припоминаешь. Да и помнить-то, собственно, нечего. Так, пустяки… Но вся моя нынешняя жизнь состоит из запоминания пустяков. Крючок…
Она пришла на свидание очень гордая. В кафе на улице Горького, бывшем коктейль-холле, уселись мы чинно за столик. Рита расстегнула сумку, достала из нее складной крючок. Двойной крючок в виде скрипичного ключа. Верхней загогулиной крючок прицепила к краю стола, а на нижнюю повесила сумочку. Совершенно загранично, крайне элегантно. И посмотрела на меня – ну как?
А меня обуял дикий хохот. Ну, просто я помирал от смеха, – не понимаю теперь, что мне показалось тогда таким смешным в этом анодированном симпатичном крючке. Может быть, я ощущал ужасную несовместимость этого жалкого атрибута маленькой светской жизни с нашей студенческой бедностью? Не знаю, в общем, почему мне показался этот крючок таким нелепым и смешным. Эх, дуралей, мне бы хоть разок им восхититься…
Нет, я безудержно смеялся. Пока не увидел, что в глазах у нее слезы…
А столовая управления переполнена. Обеденный час, и все столики огромного, как вокзал, помещения заняты. Только один, у самой раздачи, пуст, четыре чистых прибора – никаких табличек, объявлений, но, как бы ни торопился алчущий милиционер, он никогда не сядет сюда. Все знают, что этот стол занимать рискованно, могут «попросить», – здесь обедает Опергруппа Дежурного по городу: тот, кто в ней занят, выходить из управления не имеет права. А за всеми остальными столами бушует море человеческих забот, служебных и личных дел-делишек – неизбежная приправа к суточным щам и гуляшу «по-африкански».
– …Я тебе говорю точно – он ко мне придирается…
– …Нет, нам за этот квартал в министерстве загривок намылят…
– …Да Карпов ему в эндшпиле всегда воткнет…
– …Эх, если теща к нам не переедет, что с девочкой делать – ума не приложу…
– …Но ведь сорок семь тысяч вы же на обыске изъяли?…
– …Пластинка – обалдеть можно, Рей Конифф, «Смех под дождем» называется…
– …Мне к Новому году в Бибиреве квартиру обещали как из пушки…
– …У Шавырина дела неважные – финка прорезала плевру и задела легкое…
– …Тут я не выдержал и с двух стволов в него – раз! раз! Наповал! Глухарина на четыре кило…
– …Башкин, зануда, грозится, если дело не закончу, на сессию в институт меня не отпустит…
– …А пьяный говорит нам: если бы я разглядел, что машина милицейская, я бы ее пинать ногой не стал…
Рита отодвинула тарелку, посмотрела на меня, сказала медленно:
– Ты и теперь ешь, как раньше…
– А как я ем?
– Мне кажется, ты не ощущаешь вкуса. Со стороны такое впечатление, что тебе все равно, какая еда…
– Наверное. – Я пожал плечами и вдруг, совершенно неожиданно для себя самого, спросил: – А как ест твой муж?
Рита положила на стол вилку, долго смотрела на свой гуляш, будто припоминала, как должен отнестись к этим розовато-серым комкам мяса, испачканным коричневой жижей, ее муж – неизвестный мне распрекрасный молодец, который лет шесть назад показался ей много интереснее и привлекательнее меня. Настолько, что она разорвала – мгновенно, навсегда – все связывающее нас, будто пучок истлевших ниток…
– Мой муж, – ровным голосом сказала Рита, – ест всегда с большим аппетитом. Спит только на правом боку и всегда без сновидений. С умеренным азартом играет по полкопейки в преферанс. По телевизору смотрит «Клуб кинопутешествий» и «В мире животных». По утрам бегает трусцой. На работу всегда ходит с охотой. Я подробно рассказала о нем?
– Да, по-видимому, – сказал я неуверенно.
– А почему ты спросил?
– Не знаю. Просто мне хотелось представить его…
Рита отпила глоток кофе, закурила сигарету:
– Он врач. В подмосковном санатории. Не злой. И не добрый. Далеко не глупый, но и ум его мне не очень понятен. Вполне здоровый. Всегда в ровном настроении. Совершенно равнодушный. Никакой…
Мимо нас прошел инспектор Колотыгин из 2-го отдела, поздоровался, включил висящий на стене радиоприемник, и из белой коробочки рванулся ко мне голос Кати:
– Вы слушаете программу «Маяк»…
И в голосе ее было столько торжественности и обещания необычного, будто она вела радиопередачу с Марса.
– На волне «Маяка» – музыка из кинофильмов…
Ладно, пускай будет музыка из кинофильмов. Катя ее нам посулила так же, как она говорит мне вечером: «Знаешь, Стас, я так закрутилась, что не успела приготовить ужин. Но я по дороге домой купила торт-мороженое: это ужа-а-сно вкусно!..»
Рита положила ладонь на мою руку и спросила тихо:
– Стас, а ты доволен своей жизнью? Своей работой?
– Я делаю то, что умею.
Рита быстро взглянула на меня:
– Твоя работа требует особого умения?