Город
Шрифт:
Индиговая Лилия переплелась с Пунцовой Розой.
* * *
Он слышал, как птица трепыхалась у него над самым ухом, мог поклясться, что вот-вот протянет руку и ухватит её за хрупкое крылышко.
Эмиель открыл глаза и увидел, что этим крылом, укрывающим его от бушующих снаружи ветров, оказалась палатка, стены которой и издавали этот похожий на птичье трепетание звук. Он сомкнул веки — ему очень не захотелось возвращаться в этот пустынный и безжизненный мир. А хотелось представить, будто ему под силу приручить крылатое существо.
И
Эмиль обнаружил себя в полном облачении — всё его снаряжение было при нём, в одной из многочисленных палаток в лагере: снаружи слышался шум людей, постукивания жестяной посуды, а ещё мерное потрескивание костра где-то неподалёку. От самого лагеря беженцев в небо уходило большое множество столпов дыма, словно паровые завитки от кофейной гущи.
Мужчина поднялся с постели, тряпичной раскладушки, сел на её край и схватился за голову целой рукой.
— «Если бы у меня так болела нога, я бы уже давно отрубил бы её к чертовой матери.» — Подумал он, проверяя ситуацию с рукой. И с ней ничего не изменилось, всё говорило о том, что жить ему осталось недолго.
В палатку никто не заходил, видимо, не хотели беспокоить его сон, сама конструкция стояла вполне себе твёрдо. Только редкие внезапные нападки неугомонного ветра заставляли опасаться того, что Эмиль вот-вот лишится крыши над головой.
Он огляделся. У стены, напротив входа под навес, стоял столик, а у столика его ружьё. Крюк на его руке также был при нём. Удивительно, что в подобных условиях, в страхе и бегстве от серьезной угрозы люди всё ещё не ограбили его, оставив его право на владение всеми этими вещами ему же.
Лоскут ткани, лишь формально обозначавший вход в укрытие, был откинут в сторону, и внутрь вошёл неизвестный мужчина. Он очень обрадовался сидящему на кровати в полном здравии Эмиелю, о чём и свидетельствовала его широкая улыбка.
— Очнулся? — Спросил мужчина, выуживая из неоткуда такой же раскладной, как и кровать, стул, ловко усаживаясь на него, прямо напротив. У мужчины были русые волосы, лохмотьями выбивающиеся из под шапки-ушанки и такие же русые густые усы, двумя трубочками восседающие на его верхней губе.
— Нет, сплю, — отозвался Эмиль.
— Шутишь, значит силы есть, — всё также, не скрывая радости, высказался неизвестный. — А то что грубишь прощаю, знаю, нелегко вам с другом пришлось.
— С другом?
— Да, и его нашли и приволокли сюда, — он мягко опустил руки на колени. — Он уже всё рассказал нам, про весь ваш путь, так что можешь не утруждаться. Мучить тебя вопросами и выведывать что-то не буду. Давай-ка лучше ты меня помучаешь и я сам отвечу на все твои вопросы.
— Ну давай, — поддержал инициативу собеседника Эмиль. — Меня зовут Эмиель. Можно просто Эм, если мы будем дружить. А тебя?
— Михаил. Можно просто Миша, если мы станем друзьями, — он улыбнулся.
— Скажи, Мишаня, — человек с крюком вместо левой руки подался вперёд. — А вы знаете от чего бежите?
— Знаем, — кивнул Михаил. — От великой бури.
— А есть доказательства, что она существует?
— Нету. Никаких доказательств. Но если хочешь, — улыбнулся мужик. — Тебя никто не держит, можешь взять своего друга и пойти в противоположном от нашего направления пути.
— В противоположном направлении? — Спросил Эмиль. — Это куда же, какое это у вас направление?
— Город, дружище, — ответил Михаил. — А куда ж нам ещё топать?
— Куда угодно, но только не в Город, — твёрдо заявил Эмиель. — Там вас никто не ждёт, вы там никому не нужны. Либо вас не пустят и в лучшем случае убьют на месте, чтоб лагерей вокруг не разбивали, разведке с охотой не мешали, либо, что вероятнее всего, закуют в цепи и отправят на Чернуху. Разворачивайтесь и ищите себе другое место.
— Ты думаешь, я не пытался объяснить это людям? Если хочешь, выходи, созывай толпу, объясняй.
— Так значит, ты против того, чтобы люди шли туда?
— Моё мнение здесь не учитывается, — холодно заявил Михаил, судя по всему, привыкший к подобному раскладу вещей. — По крайней мере не учитывается в полном объёме. Когда я говорю, что нам нельзя тут оставаться и надо идти, люди слушают и идут. Когда я им говорю, что в Город идти нельзя, они называют меня дураком и всё равно идут. Пойми, это уже не толпа, не беженцы, это здоровая человеческая каша, в которой мнение и взгляд на ситуацию одного человека перемалываются и съедаются без каких-либо усилий. Похлеще чем у вас в Городе.
— Ты не пробовал собрать единомышленников и убедить всех в том, что вам не стоит идти к нам?
— Пробовал, — честно признался мужчина. — Ничего не получилось и ничего не получится. Вся эта толпа разбита на мелкие лагеря, понимаешь? Это с виду кажется, мол, каша, ковёр из человеческих букашек, но на самом деле здесь существует четко распределение на кланы. Каждым беженцем правит его собственный правитель, который правил в ранее принадлежавшим ему городе. Есть только один надёжный способ сохранить власть — вторгаться в чужие поселения, разворовывать их и идти дальше, чем всё это скопище страждущих и занимается. Нет смысла убеждать их в чём-то, пока над ними всеми стоят определённые люди.
— Предлагаешь убрать этих людей? — Хмыкнул Эмиль.
— Я этого не говорил, — подмигнул Миша.
— Ты мне нравишься, — с напором заявил Эм, строго поглядывая в его глаза, пытаясь разглядеть в них соринки лжи. — Большинство людей, которые хотят свергнуть кого-либо с высоких постов, сами хотят занять эти места. Но ты другое дело. Я вижу в тебе искреннее желание спасти людей. Но я не могу тебя не спросить, — он честно признался. — Зачем ты разговариваешь об этом со мной?
— Потому что полагаю, что ты мне в этом поможешь. В конце концов, я спас жизнь тебе и твоему другу. Да, ты добрался до лагеря сам, с горы глянув на весь этот неблагодарный сброд, но, уверяю, тебя бы никто не затащил под навес и не обогрел бы. Единственную помощь, которую бы тебе оказали, — так это облегчили бы твои карманы, не более. Метель последние несколько дней свищет как дурная, я состою в патрульном отряде по поиску людей. Человек может отойти от лагеря на пять шагов, повернуть чуть не туда и бам, лагерь для него как-будто исчез. А люди либо двигаются с места и эти бедолаги остаются одни, либо натыкаются на их уже замёрзшие насмерть трупы, которые лежат в каких-нибудь десяти шагах от лагеря. Вот так вот.