Город
Шрифт:
— Ай, — махнул на него рукой мужчина. — Ещё один искусствовед нашёлся. Что ты, что твой дядя Федя, все вы из одного помёта. Хочешь революцию? Будет тебе революция, — подытожил Борис. — Сиди тут.
Бывший участник восстания, а ныне его главарь, приказал сидеть тут, но как только он собрал все свои вещи и удалился из комнаты, стало ясно, что «сиди тут» — обозначало нечто вроде «находись в этой комнате». Могло даже показаться, всего лишь на мгновение, что они как-будто бы поменялись местами. Теперь он будет прятаться в борделе, а Борис исчез в неизвестном направлении.
Павел
И вдруг, утолив все свои былые потребности, устроившись поудобнее, находясь в поиске того, чем бы ему заняться, он взглянул на девушку. Но взглянул не ради запоминания её оголённых участков тела, не наглым и не жадным взглядом, а наоборот, скромным и трепещущим, словно робкий огонёк почти потухшей свечи.
Павел, музыкант, смотрел на Марию, местную шлюху, а она смотрела на него.
* * *
И снова ветер сметал всё на своём пути, свистел и выл, вцепляясь в лица путников когтями. Черствая, клокочущая, словно разинутая звериная пасть, вьюга бесконечными потоками неслась по пустошам, уносила за собой снега, сбивала шапки холмов, врезалась в горы, заставляя идти лавины.
Попасть в бурю всегда было трудноватой задачей. Для этого ещё нужно постараться. Чаще всего, она либо настигала внезапно, либо шла откуда-то издалека, и тогда любой более менее опытный следопыт мог обойти её или хотя бы найти укрытие.
Но эти бури, которые встречаются группе Эмиля уже не первый день, словно обрушивались откуда-то сверху на их головы, точно кто-то сидит наверху и сбрасывает эти аномальные вьюги гроздями. Невозможно было предугадать их, невозможно было сбежать или обойти, оставалось только одно — прорываться, несмотря ни на что, идти вперёд до конца.
— «Может и прав был тот каннибал с прутом, может, действительно, нету дыма без огня…» — Думал Эмиель.
— Петь, — позвал он впереди идущего напарника.
— А? — Пётр отозвался кротко, лишь бы сохранить драгоценный воздух в лёгких, которого и так с каждым шагом оставалось всё меньше. Пустоши и вправду взбунтовались не на шутку, всё происходит как по заветам тех, кто убегает от этой великой бури, которая сметает всё на своём пути.
— А правда, — поинтересовался Эмиль. — Что дыма без огня не бывает?
— Ну как тебе сказать, — отрапортовал Пётр. — Вообще-то бывает, те же самые химические реакции, при которых выделяется дым, но никакого огня нету.
— Да я не об этом, блин, — снеговой туман начинал сгущаться, Эмиль отставал от напарника. — Что насчёт предназначения? Что насчёт судьбы?
— Слушай, я не хочу сейчас думать, — вяло отозвался Лавина. — Когда я думаю, я вспоминаю о том, что у меня в Городе дочь. И хрен его знает, когда мы до неё доберёмся.
— Ладно, не будем, — сказал Эмиль. — А куда мы идём?
— Я думал, — Пётр обернулся. — Ты знаешь…
— Э, — Эмиель призадумался. — Конечно, знаю, вон
Они шли уже долгое время по указанному лидером группы направлению. В первые минуты на пути ещё виднелись белоснежные дюны, вздымающиеся из неоткуда парные холмики, точно женские груди. А после нескольких минут неспешной ходьбы и преодоления одного из многочисленных горных хребтов, группа выкатилась к какому-то каналу, который снова вёл к холмам, а те в свою очередь к иным горным хребтам и прочим изгибам местности. И мороз вдруг застучал с удвоенной силой, крича о капитуляции крепости Силы воли, а после и крепости Человечность. Любой, кто оказывался в пустошах без должного ориентира, так ещё и без еды и должного снаряжения, внезапно осознавал, насколько бессмысленной является война с холодом.
Эмиль вдруг рухнул на снег, уткнувшись в него коленями. Пётр даже не сразу понял, что произошло, продолжил путь, а когда почувствовал неладное и обернулся, там уже никого не было. В глубине души он мог даже уловить пока ещё только тлеющий, но всё же огонёк, огонёк зарождающейся веры в то, что им не выбраться отсюда. Пустошь отпускает раз, отпускает два, она может благоволить своим любимчикам порой даже несколько раз подряд или на протяжении некоторого времени, но всё, так или иначе, всегда приходит к одному, возвращается в исходную точку. Пустоши — это безжизненные пустыни, слева направо и снизу вверх, куда ни глянь, наполненные лишь одним, снегом. Бесконечные скатерти снега простираются на протяжении сотни тысяч миль, их не обойти и не объехать. Новый мир — это один большой снежный шарик с мелкой россыпью человеческих поселений, которые пока еще держится. Ключевое слово пока.
Ветер бил в лицо, комья снега оголтело врезались в глаза, слепляя ресницы, мороз колол нос и скулы, ни один, ни второй шарф, ни две шапки на одну голову, ничего из этого не помогало. Пётр пытался закрыться рукой, но вьюга колола уже не только лицо, она колола всё тело.
Он шёл сначала прямо, точно по своим следам, чтобы вернуться к Эмиелю, но спустя время заметил, что никаких следов более нету. Он шёл здесь минуту назад, но их уже замело. Каким бы пушистым и пористым не был снег, он перемешивался, путал следопытов, не давал возможности наметить новый маршрут.
И Петру внезапно стало так одиноко. Он остался один в этой безжизненной бесконечной пустоши, которая рано или поздно съедала любого, кто осмеливался ступить на её дороги.
Всё вдруг показалось бессмысленным. Куда ни пойди — везде смерть. Так зачем куда-либо идти?
— Эмиель! — Позвал Пётр, но разбушевавшаяся буря сжевала его голос. — Эмиель! Эмиль!
— «Отдохнуть, отдохнуть ещё немного и пойти, и сразу пойти». — Думал Лавина. — «Чуть-чуть совсем отдохну, буквально пять минуточек, и пойду сразу».