Город
Шрифт:
Шёл третий день.
В горле пересохло как в пустыне. Глаза всё время болели. В животе гудело. Сил не было даже кричать.
Ему казалось, будто во рту его пустыня, только не из снега, а та самая пустыня из старого мира, из песка. Но капельки воды. Возможно ли такое, что он находится в чьём-то пересохшем рту? И возможно ли такое, что в его рту сейчас находился кто-то?
— Хорошо, я прошу прощения, — каждое слово ему давалось с трудом. — Я прошу у вас прощения, ну же, перестаньте прятаться, развяжите меня. Я поступил неправильно, я полностью признаю
Ответом ему служил безмолвный ветер.
— Если гора не идёт ко мне, то я сам приду к горе, — откашлялся словами Эмиель, бочкой перекатываясь ко входу.
Он выкатится на порог, перекатился, гусеницей добрался до снега, вперив в него своё лицо, которое тут же покрыло ледяной коростой. Эмиль стал жевать снег, перемалывать его в воду. Но поскольку в снежинках содержалось намного больше воздуха, чем воды, он только охлаждал своё тело до опасно низких температур. Воды организм получал ничтожно мало. Достаточно, чтобы протянуть до следующего восхода солнца, но не достаточно, чтобы было чем облизывать губы.
Есть снег под куполом было невозможно. Он был таким же твёрдым и грязным как в Городе, такой только топором рубить или пилой пилить.
Оглядевшись, не останавливая процесс поглощения снега, он увидел то, что вызвало в нём тревогу — у входа никто не прятался, ни дед Парфений, ни другие члены общины. «Наверное, успели убежать на ту сторону купола…» — подумал он.
Минут через десять Эмилю стало совсем уж невыносимо холодно, он колбаской перекатился обратно в свой уголок. До конца дня он ещё несколько раз выкатывался наружу, вглядывался в горизонт, выискивая ломанным взглядом караваны, но так ничего и не увидел.
Где-то шли люди, бурлила жизнь, но точно не здесь.
Здесь лежал связанный, ни на что не способный, наказанный за свою жестокость человек.
Он долгое время терпел, но сейчас это стало невыносимо — большего унижения не сыскать — Эмиель спустил нужду в штаны, заплакал.
Четвёртый день.
Эмиль снова и снова выкатывался наружу, объедался холоднющем снегом и закатывался обратно. Для разнообразия то гусеницей, то колбаской.
Он снова кричал, просил деда Парфения вернуться, а мимо проходящих людей помочь ему, но ему снова никто не ответил.
Солнце садилось, Эмиль выплакивал на затвердевший грязный снег воду, которая так дорого ему досталась.
День пятый.
Люди бросили его здесь одного, оставили помирать таким жестоким способом. Никто не пройдёт мимо и никто не поможет.
Зубы ныли от постоянного поедания снега, мозг будто бы отмирал. Его всего трясло, знобило, но нечем было укрыться и никакими движениями из тех, что были в его распоряжении, он не мог согреться. Ничего ему не помогало.
Он молча выкатывался на пять минут два раза за день, чтобы перекусить снегом. В горизонт он даже не вглядывался.
Эмиль не чувствовал ног, не чувствовал рук. Никто ему не поможет. Пора с этим смириться. Пора? Пора.
Эмиель в последний раз выкатился бочонком наружу, разогнался так как мог и скатился
Приняв свою судьбу, Эмиль ещё некоторое время покатался по снегу туда-сюда, просто ради развлечения — умирал он медленно, очень медленно. Если бы он мог снять с себя всю одежду и обожраться снегом, то ему было бы намного легче умереть. В принципе, это было именно то, чего он хотел. Единственным, чего он сейчас хотел.
Вдруг он осознал, вспомнил, что не так уж и сильно он обделён по желаниям. Есть ещё одно — взглянуть на Родиона перед смертью. Эмиль не испытывал к нему ни злости, ни ненависти, просто это был тот человек, который, по сути своей, был виноват в его смерти. В том, как распорядилась судьба.
Это было трудно, но Эмиель всё же добрался до трупа Родиона. Ну, как трупа. Если наполовину заметённое в снежном пуху тело можно назвать трупом, то да, это оно.
Эмиль подкатился к своему бывшему соратнику, посмотрел на него немного и задался вопросом, зачем ему это было нужно. Ведь никаких эмоций он не испытал, а вид Родиона его не удивил. А что удивляться? Он скоро таким же станет.
Эмиль упёрся голой щекой в снег, ощутил приятную, освобождающую от тесных цепей прохладу, закрыл глаза и… уснул.
Очнулся Эмиль абсолютно внезапно, будто кто-то окатил его ведром ледяной воды. Почти так, только с небольшими поправками: ведром был костёр, а окатили его жаром костра и, приводящим в норму циркуляцию крови, тёплом.
Он раскрыл глаза, не стал двигать руками и ногами, пока не увидел, что они не связаны. Не мог поверить своим глазам. Прошло некоторое время прежде чем он смог расчесать вмятины от пут на своих запястьях и лодыжках, а также вновь обрести контроль над своими конечностями и телом.
И только потом, только после этого Эмиель увидел силуэт человека. Его лицо скрывал капюшон, а свет от объятых пламенем поленьев дёргался, не давал разглядеть элементы его снаряжения. Неизвестного возраста мужчина, по крайней мере человек телосложения мужчины, сидел напротив него и тыкал древесным прутиком в тлеющие угли, ковыряя их и заставляя отдать последнее тепло.
— Дед Парфений? — Неловко спросил Эмиль, потирая глаза и почёсывая лоб.
— Какой же я тебе дед? Я что, такой старый, что на деда похож? — Отозвался незнакомец.
— Не похож… вроде, — замялся Эмиель, не зная даже как отблагодарить своего спасителя и был ли этот человек вообще причастен к его спасению.
— Ты что, не только бошку себе отбил, но и отморозил её себе что-ли, мать его так-растак? — Возмутился неизвестный, с силой пихая прутик в угли.
— Откуда… откуда вы знаете? Кто вы?
— Извечный вопрос, приятель. Я и сам порой ищу ответ на этот вопрос. А как тебе кажется, кто я? — Незнакомец схватился пальцами за край капюшона, отдёрнул его кверху. Это был мужчина средних лет, с виду инженер, но сложен был весьма и весьма неплохо.