Город
Шрифт:
Круг позади вконец сомкнулся, раненых и мать одно из раненых в том числе, принялись раздевать, снимать с них драгоценности и одежду, которая тоже сейчас являлась драгоценностью. Женщине, склонившейся над трупом собственного сына, было всё равно, поэтому за неё уже начали драться несколько мужиков. В толпе снова затесалась драка, люди устроили очередную потасовку.
К этому времени Дементьевы уже выбрались к кораблю, а прежде к парнишке, которые проверял билеты. Охранники уже начали возвращаться на палубу, были готовы снять мостик, парнишке тоже было приказано вернуться, но он всё же решил принять
Отца на протяжении всего пути не отпускало чувство тревоги, что не только толпа следит за каждым его действием, но также и кто-то из толпы следит за ним. Но не просто следит, а поджидает момент для нападения.
Так и случилось. Люди дрались, их скопище колыхалось, несло то в одну, то в другую сторону, как беспокойное море после затишья. Григорий предъявил билеты, пустил вперёд себя Павла и приказал ему бежать на палубу. Приказал так, что тот не смел ослушаться — побежал по мостику как миленький. Человек, в чью ногу пару минут назад вцепился Паша, чей затылок револьвером огрел Григорий, выбежал из толпы и напал на Дементьева сзади. Его жена, мама Паши, вцепилась ногтями в его лицо, пытаясь отбить своего мужа. Люди градом заколотили по брусчатке и побежали к мостику.
— Стоять! — Пытался призвать к спокойствию молодой парнишка, проверяющий билеты. — Всем стоять!
Толпа смела его с пути, оттолкнула к ограде, он оступился и насмерть полетел вниз с высокой стены.
Охранники, стоявшие рядом с Павлом на палубе, рванули к мостику, попытались спихнуть его, но Паша не дал: врезал одному, толкнул другого, повалил сразу двоих, навалившись на них своим телом.
Григорий боролся с тем человеком, они били друг друга по морде, избивали до полусмерти, как вдруг Катя схватила обидчика за волосы и оттащила его, это дало отцу шанс — толпа ещё не успела достигнуть мостика, влиться бесчисленным количеством на корабль, неся всюду хаос погром, отец остановил их, спихнув край своего мостика в пропасть, куда он и полетел; путь на корабль был отрезан и для толпы и для родителей Павла.
Павел кричал, смотрел на своего отца и мать обезумевшими глазами, запоминая каждый их изгиб и каждую их черточку, осознавая, что больше никогда их не увидит. Охранники схватили его, заломили руки и повели внутрь корабля — они даже не дали ему увидеть их смерть.
Только крики, крики людей, которые в остервенении пытались допрыгнуть до краёв дредноута и, потерпев неудачу, срывались в пропасть.
Раздался пронзительный тугой гудок.
Из башен корабля вверх полыхнули столпы дыма. Судно тронулось.
* * *
Ноги и руки его затекли, время, казалось, движется по бесконечной ленте Мёбиуса, или и вовсе остановилось, будто бы прохожий, который шёл-шёл, черный кот перебежал ему дорогу, а тот и остановился.
И не за что было даже глазу зацепиться. Всё, что много вызвать в голове ассоциации, даже жестяную бочку, всё скоты забрали. Ничего не оставили. Дыра в стене, выполняющая роль входа под куполовидное убежище, — единственная отрада. По ней можно было смотреть дневное время. Солнца и Луны видно не было, но было видно тени, которые звёзда оставляла на утоптанном снегу. Эмиль смотрел на эти тени так часто, что для него были почти неподвижны.
Первый
Эмиль долгое время пытался заснуть, но ноющая боль в голове после потасовки с Родионом вечно мешала ему. Чесался нос.
Что это значит, вот так вот оказаться связанным беспомощным куском мяса, не способным даже почесать свой нос? Что он должен делать?
Потребность в почёсывании ушла, но вопросы остались. Такую казнь они решили выбрать для него? Предпочли предоставить его судьбе или, правда, отдали его на съедение собственному организму?
— Помогите! Спасите! — Кричал Эмиль. В этом был огромнейший смысл, ибо совсем рядом мог проходить караван, группа исследователей или ещё кто. Место это для постройки убежища они выбрали неспроста, здесь никто никогда не ходил и ходить не будет. Значит надо просто кричать громче.
— Спасите! Спасите! На помощь! Парфений, вернись, вернись, Парфений! Вернитесь, люди! — Он кричал до тех пор, пока уши не заболели. Все его крики отбивались от стен купола и возвращались обратно. Даже если бы кто-то и проходил неподалёку, то вряд-ли смог бы услышать эти тихие повизгивания, исходящие из пещеры.
— Нет, вы не могли меня так оставить. Я знаю. Вы не могли. Парфений, я знаю, я слышу твоё дыхание, вы стоите все там у прохода, ждёте когда я попрошу у вас прощения. Так вот, ничего я у вас просить не буду. Я ничего не сделал. Это всё Родион. Зайдите и выслушайте меня. Эй, эй, я слышу как вы там хихикаете, зайдите внутрь. Хватит ржать надо мной! Освободите меня, освободите. Вы уже преподали мне урок, хватит!
Эмиль сорвал голос, но дед Парфений и остальные по прежнему стояли за дверью, ожидая когда тот попросит прощения.
Спустя время он наконец-то уснул.
Второй день встретил его вполне ожидаемой метелью.
Она выла и стена, сотрясая стены спасительного купола. Правда, без тепла, купол уже не казался таким спасительным. Эмиль проснулся с заложенным носом. Вкупе с веревками, стягивающими его грудь, всё это привело к панической атаке. Всё утро Эмиель провёл в попытках вырваться из верёвок, бился головой о снег, царапал себе руки и ноги о тесно обвязанные путы в порыве страха и неизвестности. Беспомощность пожирала его изнутри и снаружи. Ему хотелось плакать, но он знал, что если заплачет, то дед Парфений сочтёт это за победу и вернётся. Вернуться и остальные, и все будут смотреть на него, хнычущего, лежащего в луже собственных слез.
— Вы уроды, вы идиоты тупорылые, — кричал Эмиель в проход. — Были бы здесь ваши матери, им было бы стыдно, что они родили таких уродов. Освободили меня быстро! Сейчас же! Это приказ, я отдал приказ. Я второй по лидерству человек в общине, Родиона теперь нету и я стал первым, вы должны меня слушаться. Слышите?! Немедленно, сейчас же, вернулись и выпустили меня, уроды! Уроды!
Он делал перерывы между криками, окликал людей некоторое время, затем отдыхал. И снова.
Утро перетекло в день, день пересыпался в ночь, ночь поглотила Эмиля, он уснул.