Город
Шрифт:
А самое ужасное – он не знал, какая судьба постигла Эм. В самом лучшем случае с ней поступят как с уклонистом – отправят в учебный лагерь, а потом на войну. Мысль о том, что нежную, тонко чувствующую Эмли заставят надеть доспехи, сунут в руку меч и пошлют убивать вражеских солдат, сама по себе была пыткой. Но этот вариант был наиболее безобидным. Худшее, что могло произойти, – они догадаются о ее роли в заговоре против императора. Или установят, что она дочь полководца Шаскары. Если так, то он даже не решался вообразить ее будущность. Бартелл раз за разом твердил себе утешительную сказочку: вот уж Броглан узнает, что их схватили, и поспешит ей на помощь, как тогда, во время пожара. Он же умница, и смелости ему не занимать, а сколько у него друзей! Но ко времени того предутреннего нападения
Потом Бартелл задумывался, а не бросили ли его тут умирать. Может, его заточили без пищи и воды, обрекая на жестокую, но довольно скорую смерть? Предатель-разум отчасти даже надеялся, что так оно и есть: новых пыток он уж точно не выдержит. Однако Бартелл знал, что в покое его не оставят. Тогда вряд ли его потащили бы в такую даль через подвалы, когда могли с легкостью убить еще дома. Нет, его посадили сюда с какой-то целью, и была эта цель темной и страшной…
Теперь он проклинал себя за честолюбие и гордыню: с какой легкостью всколыхнулись они, подогретые первым же упоминанием о намерениях Фелла Эрона Ли! Ему сказали: только ты можешь спасти Город! И он, в своем старческом слабоумии, повелся на это. Забыл обет, данный когда-то в глубине подземных Чертогов, – сберечь Эмли. Положить себе ее благополучие первейшей жизненной целью. И что? Как только замаячила возможность вновь стать Шаскарой, победоносным полководцем во главе обожающих его войск, он тотчас обо всем позабыл.
Стоило подумать об этом, и безжалостная память с готовностью дешевого театра вновь разыграла перед ним одну и ту же сцену. Эмли, одетой лишь в тонкую ночную рубашку, связали руки и закинули ее, плачущую, в тележку, словно тушку овцы на колоду мясника. Теперь Бартелл даже не знал, видел это в действительности или то был просто кошмарный сон. Ему самому так врезали по голове, что теперь там обитала в основном боль, а мысли помещались с трудом. Едва помнилось, как его запихнули в темную карету без окон. Бартелл сидел с закрытыми глазами, время от времени плотнее сжимая веки, будто пытался сомкнуть внутреннее око. Но двое маленьких мальчиков все махали ему, и устало улыбалась жена… Потом лица сыновей начинали искажаться, сменяясь рожицами злобных демонов, а мягкие губы Марты раскрывались, выпуская змеиное раздвоенное жало. У Бартелла вырвался стон…
Что-то шевельнулось возле его ступни. Нога непроизвольно дернулась. Он, конечно, слышал, как узников, бывало, заживо сжирали крысы. Мужество оставило его, и он неслышно заплакал во мраке.
Индаро выпрыгнула на берег. Скала под ногами была восхитительно надежной и прочной. Она застегнула на бедрах пояс с мечом и огляделась. Прямо впереди, только пересечь заваленную битым камнем площадку, зияло устье пещеры – довольно низкое, но очень широкое. Темный провал в скальной стене, извергавший наружу мутную реку. Воняло так, что Индаро поневоле сморщила нос и невесело усмехнулась. Она-то считала, что та часть ее жизни навсегда быльем поросла…
Делалось все светлей. Подняв голову, она видела над собой утесы Выступающего берега, темные на фоне серого неба. Где-то там, наверху, совсем недалеко, стоял дом ее отца… Сейчас Индаро была ближе к отцу, чем за все минувшие годы. Но некоторым и очень печальным образом она явственно понимала: больше она никогда не увидит его.
Решительно отставив эту мысль, она повернулась в сторону моря и проследила, как покидали лодку последние из ее людей. Неуклюже хромающий Ловчий замыкал. Считая северянина, Гаррета и Элайджу, в отряде Индаро было пятьдесят пять человек, в основном петрасси и одризийцы. Изящные темнокожие петрасси имели репутацию молчаливых и безжалостных убийц. Одризийцы, более светловолосые и светлокожие, отличались шумным и неистовым нравом. Они и в лодке без конца подшучивали и хохмили, не ведая ни морской болезни, ни, похоже, страха. Индаро поневоле вспоминалось, как совсем недавно она всех этих людей воспринимала просто как синекожих, то есть врагов. А теперь ей предстояло их в битву вести!
Среди них не было женщин-солдат, так что за время морского путешествия она не раз ловила на себе любопытные
Последний раз Индаро видела Фелла Эрона Ли три дня назад у Райских ворот. Он попрощался с нею суровым кивком и в одиночку поехал к воротам. А она с остальными, развернувшись, обогнула стену и направилась на север, к порту Адрасто. Им предстояло вновь встретиться в Цитадели дворца, если это окажется возможно, в полдень Пира призывания. То есть завтра. Индаро отдавала себе отчет, что их вылазка имела целью убийство императора и прекращение войны. Во всяком случае, на это посягал Фелл. Ее замысел был скромнее – увидеть Фелла еще раз. Сделать все ради его спасения. Если для этого ей придется самой убить императора, ну что ж, значит, так тому и быть. Она пройдет сквозь Каменные Сады и сразится с каждым когда-либо жившим воителем, если это поможет спасти Фелла.
Из пещеры выходили разведчики, высланные вперед, лезли через валуны на северном берегу реки. Вот они что-то сказали Джилу, и тот кивнул. Потом он махнул рукой Индаро, и та подбежала.
– Похоже, впереди чисто, – доложил он. – Никаких огней, никаких признаков обитателей или стражи.
– Элайджа говорил, в его время этот выход не охранялся, – кивнула Индаро.
– Тем не менее я не могу этому не удивляться, – задумчиво ответил Джил. – В последние месяцы горожане просто помешались на безопасности. Я отчасти ждал, скажем так, комитета по торжественной встрече…
– Может, еще дождемся. Немного подальше.
– В любом случае новости добрые, – усмехнулся Джил. – Что ж, идем…
Оба понимали: вполне возможно, пещера не охранялась просто потому, что не имела выхода в Город. Только обсуждать это было бессмысленно.
Главный по припасам и его люди уже вскрывали ящики, полные стеклянных светильников. Индаро впервые увидела такие в Старой Горе. Они были высокие, с узкой трубкой для отвода дыма и жара. В нижнюю часть заливалось горючее масло. В зажженном состоянии светильники сильно разогревались, поэтому стеклянную часть заключали в клеточку из дерева и металла: хочешь – подвешивай, хочешь – ставь на любую плоскую поверхность. За годы, проведенные в Чертогах, Индаро привыкла всюду таскать с собой пылающий факел – опасный, вонючий да еще и склонный гаснуть в самый неподходящий момент. Эти же светильники были маленькими и легкими и вдобавок не нуждались в креплениях во время привалов.
Но самым замечательным было то, что горел такой светильник вполне определенное время, позволяя отмерять срок пребывания под землей. Некоторые светильники были зажжены на рассвете. Старшего по хозяйству с двоими помощниками уже назначили хранителями времени, чтобы не пропустить самого важного события – завтрашнего полудня.
Не менее важным Индаро считала и то, что в случае боя светильники можно будет использовать как оружие.
Вновь обернувшись навстречу солнечному свету, она увидела возле устья пещеры Элайджу. С парня можно было ваять аллегорию Нерешительности. Она подошла к нему, осторожно ступая по острым камням. Бледное лицо, вытаращенные глаза… Казалось, он даже не заметил ее. Индаро снова задумалась, насколько он будет надежен как проводник и не придется ли его на руках нести. Такой вот луч света в темном царстве сточных тоннелей.
– Элайджа, – окликнула она, глядя на него сверху вниз и испытывая жалость, смешанную с раздражением, – ты хорошо себя чувствуешь?
Он кивнул, но с места не двинулся. Индаро посмотрела на Гаррета и кивнула в сторону пещерных глубин.
– Пошли, – по обыкновению, жизнерадостно сказал солдат и похлопал Элайджу по спине. – Как войдем, небось враз полегчает.
«Благодарение богам, что послали нам Гаррета с его непосредственностью», – подумала Индаро.
Оставив Элайджу, она повернулась к отряду. Он получил название «Рассвет», и она должна была идти первой, сопровождаемая Элайджей и двоими его телохранителями: Гарретом и воином-петрасси по имени Нандо. Все были в легких доспехах, поскольку предстояло то ползать, то лазить. У всех, помимо излюбленного оружия, имелся непромокаемый мешок, а каждый третий держал фонарик.