Город
Шрифт:
Осведомитель Дола сам был в отряде исполнителей казни. Несколькими днями позже, когда Дол с ним беседовал, правая рука у этого человека все еще «отваливалась» после тяжелой работы. Нелегко было и на сердце, ведь ему пришлось убивать ветеранов, сражавшихся за Город без страха и упрека, а теперь умиравших без чести.
Еще он поведал, что после казни все тела раздели и подвергли тщательному осмотру. Искали клеймо.
– Клеймо? – неожиданно заинтересовался Дол. – Ну и как, нашли?
– А сам ты как думаешь? – Солдат невесело усмехнулся. – На ветеранах, служивших по двадцать лет? Там же шрамы на шрамах. Ну и ожоги, конечно, как же без них? Нет, в виде буквы «эс» ни одного не попалось, но… только это сугубо между нами, господин… не очень-то пристально мы и искали…
Лет восемь назад ушей Дола коснулся слух, будто Винцеры не отказались бы встретиться с человеком, помеченным подобным клеймом. В тот раз он пытался осторожно задавать уточняющие вопросы, но ничего определенного так и не выяснил. И положил тогдашние сведения под спуд: авось когда-нибудь пригодятся. Поэтому он мигом навострил уши, когда тем летним днем в «Ясных звездах» Крегган рассказал о человеке с выжженным шрамом. Что особенно интересно, уши навострил и Бартелл. Принялся расспрашивать Креггана что да как…
– А ты прежде слышал о таком клейме, Дол? – спросил его тогда Бартелл.
– Метка раба, скорее всего. – Дол передернул плечами. – Тебе-то что?
– Я просто не очень понимаю, как на одной шкуре могли оказаться рабская метка и почетная татуировка солдата Второй Несокрушимой.
– Как по мне, зарасти оно все лопухами…
И тогда Бартелл, обыкновенно предпочитавший держать свое мнение при себе, вслух припомнил:
– Просто я когда-то видел точно такую… На теле мертвеца.
– Синекожего?
– Нет… По крайней мере, не думаю. У него полно было наколок на теле и голове. И еще вот это клеймо на плече. Странно…
Бартелл сам по себе казался загадкой. По мнению Дола Салиды, он был далеко не просто папашей, скрывающим истинный возраст дочери-призывницы. Это был очень умный мужик и к тому же, как подметил Дол, склонный не показывать посторонним свой ум. Барт не отличался болтливостью, но, например, интереса к архитектуре Города спрятать не мог. Это был его любимый конек, особенно в том, что касалось всякого рода тоннелей, стоков и подземелий. Само по себе – ничего особенно подозрительного. Наличие дочери-уклонистки тоже в какой-то мере разочаровывало, но не потрясало. А вот поди ж ты – кому-то понадобилось спалить Стеклянный дом, да вместе с хозяином. Но не удалось, и старик с девчонкой просто исчезли. За последние недели Дол пустил в ход все мыслимые и немыслимые связи, пытаясь выследить старого солдата. Уличный мальчишка из переулка Синих Уток назвал ему имя: Сэми, но оно быстро завело Дола в тупик, вернее, в болото. Людей, носивших это имя, в армии насчитывались многие тысячи.
И мастер урквата принял решение. Единственный способ изловить старого лиса – приманить на собственное отродье. Вряд ли он разрешит девке заниматься ремеслом, находясь в бегах, и все равно она может его выдать. Дол стоптал ноги по колено, посещая немногих оставшихся поставщиков материалов для стекловарения, но в конце концов нашел изготовителя красок, к которому когда-то наведывалась Эмли.
Это оказалась хромая старуха с седыми волосами, заплетенными в несколько кос. Она очень неохотно говорила о своих клиентах, пока он не упомянул о своей якобы племяннице Эмли. Тут лицо старой грымзы сразу просветлело: ах, это одаренное дитя! К сожалению, она понятия не имела, куда переехала девушка, жившая прежде в Стеклянном доме. Однако бабка навела Дола на мастерового, делавшего для Эмли особую золотую краску. И уже этот человек рассказал Долу, что в его мастерскую девушка больше не заходила, но всего пять дней назад он мельком видел ее на рынке у храма Асгарида, бога вдов и сирот. Она разглядывала витражик своей работы в боковой стене.
Вот так Бартелла и выдало – ну конечно же! – неуемное тщеславие его дочки. Дол даже с некоторым сожалением оповестил о ней Дашаула, чтобы тот мог отправить по ее следу своих ищеек. Но им было приказано, заметив, не трогать девушку, лишь проследить. Ибо ее отец, более года укрывавший дочь от призыва, был точно так же виновен перед законом.
Однажды рано утром Дол сидел в своем кабинете, созерцая, как за окном проявляются из темноты печные трубы и коньки крыш. Когда серое небо сделалось серебристым, он увидел на крышах толстый слой свежего снега. И то, что по углам его собственного окна за ночь наметились морозные узоры.
До Пира призывания осталось всего пять дней. Дол зябко передернул плечами. Сегодня будут хоронить его первую любовь, Петалину. Было объявлено, что ее хладный труп, забальзамированный притираниями и маслами, поместят в императорском склепе. Невероятная честь для купеческой дочери.
Идти на похороны Дол не собирался. Он уже отослал свои извинения Фиорентине; та лучше других понимала причины его поведения. Смерть Петалины от рук мятежников Маллета не только глубоко опечалила, но и ошеломила его. Связь с Марцеллом должна была ее уберечь, как уберегала столько раз. Не говоря уже о том, что мирок Дола определенно потускнеет без Петалины.
Он вздохнул и поджал ноги в домашних шлепанцах: по полу гулял ледяной сквознячок. Прислушавшись, он разобрал, как внизу, в боковом переулке, тихо закрылась дверь. Шагов различить было нельзя, но Дол поднялся и похромал к внутренней двери. Почти сразу еле слышно постучали. Он молча ждал. Спустя несколько мгновений послышалось добавочное «тук-тук». Дол отпер дверь.
Посетитель звался Грязнулей. Он был маленьким, тощим, чисто выбритым. Аккуратный такой человечек, похожий больше на счетовода, чем на ветерана войны с тридцатилетней выслугой. Дол знал его все это время. Грязнуля обладал качествами, редкими для старого солдата. Он большей частью слушал и наблюдал. А рот раскрывал, только если был полностью уверен в том, что собирался сказать. Ко всему прочему, он был наделен острым умом. Дол ценил его куда выше, чем других своих связников.
Усевшись в привычное кресло, Грязнуля потер озябшие руки и отпил травяного чая, загодя приготовленного Долом.
– Говорят, – начал Грязнуля без предисловий, – император намечает коренную чистку в Тысяче. Ни одна из сотен не чувствует себя спокойно, кроме, быть может, вновь сформированной – Ночных Ястребов.
– Это кто говорит?
Грязнуля пожал плечами. Он всегда так поступал, когда его «источниками» были слухи, кривотолки, сплетни, почерпнутые в пивнушках, и солдатская болтовня.
– А сам ты, друг мой, как думаешь?
Коротышка некоторое время молчал.
– Несмотря на события последних дней, – сказал он, – император и Марцелл рассчитывают на верность своих телохранителей. И, как подтверждает история, имеют на это право. Воинам Тысячи хорошо платят, служба приносит им почет, богатство и славу. Мятеж вроде случившегося заставляет задуматься, кто выгадал бы от смерти Марцелла. Уж точно не телохранители…
– Кто же тогда, по-твоему? На кого могли работать Маллет и его люди, если не на себя?