Города и дороги. Избранные стихотворения 1956-2011

Это мое второе «тематическое избранное», которое я предложила издательству «Русский Гулливер», а издательство предлагает читателю. Первым была книга, озаглавленная церковнославянской строкой из псалма «Прильпе земли душа моя», и, как легко догадаться, в нее вошли стихи, условно говоря, с религиозными мотивами.

Нынешнюю книгу можно назвать сборником городской и особенно дорожной лирики. Она вышла гораздо объемнее, хотя это отнюдь не «записки путешественника». Но я и стихи-то сочиняю (точнее: у меня и стихи-то сочиняются) по преимуществу в движении: на ходу или в самых разных видах транспорта, от трамвая до самолета. А кроме того есть в дороге еще одно свойство, в силу которого отдельные стихотворения попали и в тот, и в этот сборник. Я писала об этом в коротком тексте под названием «Дорога и путь» (см. мою книгу «Прозой: о поэзии». М.: Русский Гулливер, 2011). Приведу отрывок оттуда:

«В начале жизни – а нам долго кажется, что она все еще начинается, – живя легкомысленно и со дня на день, мы обычно знаем лишь дорогу, дороги, передвижение в пространстве.

Для меня первой такой дорогой стали многочисленные поездки автостопом в Ленинград, Псков, Таллин, Тарту, Ригу, Вильнюс. Эти дороги я и по сей день вспоминаю ностальгически, они появлялись и появляются во многих моих стихах. Вторая важнейшая дорога – но в большей и более осознанной степени путь – вела меня в эмиграцию. «Перелетая снежную границу» – так называется мой первый парижский сборник стихов, куда вошли две тетради стихов, написанных в России, и три – в Париже.

Но, живя жизнь и где-то к старости наконец взрослея, понимаешь, что главное – не само географическое передвижение, даже если перемещаешься по другую сторону железного занавеса. Не дорога, а путь. И что ни день припоминаешь страшные слова: «Я есмь путь и истина и жизнь». Страшные, потому что страшно и трудно идти этим путем, воистину тернистым, следовать Тому, Кто сказал одному ученику: «иди за Мною», – но Он же потом сказал другому: «куда Я иду, ты не можешь теперь за Мною идти». Страшно и трудно: «…широки врата и пространен путь, ведущие в погибель (…) тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь». ПУТЬ – синоним «дороги», но от нас зависит, станет ли он синонимом погибели или ЖИЗНИ. Жизни и истины. Об этом пути все чаще идет речь в моих стихах».

В отличие от первого сборника я снабдила здесь многие стихи примечаниями. В основном они относятся к географическим и топографическим реалиям, но иногда мне казалось важным и указать источники прямых и скрытых цитат, хотя постаралась себя ограничить.

Данный мирудивительно плосок.Прочийзаколочен наглухо.Не оставили даже щель между досок.Старались. Мастера.Дваизмерения в этом мире.А мнеи трех мало.Бьешься лбом,во вселенную дверь взломала,а окажешься в чужой квартире.И то лучше —комнатным вором,чем в своих четырех без окон.Мне хочется встать и выйти на форум.Но Форумэто кинотеатр на Самотеке.Там кажут кино на широком экране,безнадёжно плоском, как полотна Иогансона,и каждую меру знаешь заранее,и всё по регламенту – чинно и сонно.А нам вотне снятся спокойные сны.Нам хочется странного —например, глубины.Глубина.Кто мне скажет —что же она?Океан?Или, может,чужая душа?Но чужая душа как известно потемки.Так возьмемте по старой котомке на плечои пойдемна четыре стороны светапосмотретьне найдется ль в заборе дыр,поискатьне нами потерянный мири выпрашивать крохи небесного светау прогнивших колодцеви сереньких тучек,не загадывая феерий.Пусть феерии ставит талантливый Плучек.К сожалениюмы бутафорам не верим.

Прочий /заколочен наглухо. /Не оставили даже щель между досок. Как видно, «железный занавес» я в то время представляла себе скорее дощатым.

Но Форум / это кинотеатр на Самотеке. На самом деле кинотеатр «Форум» был не на Садовой-Самотечной, а по другую сторону Самотечной площади, на Садовой-Сухаревской.

…там кажут кино на широком экране… Тогда только-только появилось широкоэкранное кино.

…безнадежно плоском, как полотна Иогансона… Борис Иогансон был одним из столпов и символов соцреализма в живописи.

Пусть феерии ставит талантливый Плучек. Режиссер Валентин Плучек тогда поставил в Театре Сатиры «Мистерию-буфф», которой почему-то восторгалась вся московская «леволиберальная» публика.

Отраженье фонаря в лужепоколеблено

дождем мелким.Утопает бурый лист палый.Как недвижен под дождем город.Только пойманный фонарь бьется. Мы согреем холодные стены сарая дыханьем своим.Мы прославим шершавое сено во многих стихах и новеллах,А уйдем, и от дома останется пепел, железо и дым.И деревья с такими листами, как уголь. И ветер, наверно.Ветер крутит в трубе, и гудит, и ревет, как несытое пламя.И на сажу ложатся сердито косые захлёсты дождя.Мы простимся на мокром фанерном перроне с сухими глазами.Пепел по ветру пущен, наверно. И поезд гудит, отходя. Колокола и купола,и ранним-ранним утромуходят те, кому порав далекую дорогу.Колокола подвязаны,и купола подрезаны,и возле пристани во льдучерные лодки.А чего ты? А я ничего.Я хожу по мостам и проспектам,по прогалинкам и просветам,и не надо мне ничего,ни ответа и ни привета,и ни голоса ничьего.А зачем это? А низачем.Просто я не в аптеке провизор,а ходок по корявым карнизам,просто город пронизан лучом,не имеющим предназначенья,просто незачем – и низачем.Я ходок по карнизам и трубам.Но откуда я? Как объяснить?То ли города, города рупор,то ли горя горького нить.Ах, откуда я? Из раскопок?Из грядущего? Как знать?Вся я вытащенный из-за скобоквопросительный выгнутый знак.Зацепившись за солнечный круг,вопросительный сломанный крюк. Все равно потомнипочем не вспомнят,был ли Данте гвельфили гибеллин,и какого цветафлаг,и был ли поднят,и в каком огнесебя он погубил.Ох, могила братская,сторона арбатская,во Флоренцию махнуть,помолиться,Алигьери помянуть,поклониться.

Все равно потом / нипочем не вспомнят, / был ли Данте гвельф / или гибеллин… Я имела в виду не то, что буквально «не вспомнят»: всегда можно справиться в историях, предисловиях и словарях, – а что это станет неважно (хотя для самого Данте было важно). Много лет спустя я нашла похожую точку зрения: “Для нас неважно, что «черные» гвельфы дурно управляли Флоренцией и что много достойнейших граждан было изгнано ими вместе с Данте и вместе с ним обречено на «горький хлеб и крутые лестницы» чужих домов. (…) Распри гвельфов и гибеллинов (…) вошли в величайшее из всех написанных на земле произведений поэзии. (…) Стих Данте дал всему равное бессмертие, невзирая на то, что было вложено в него, – проклятие или благословение” (Муратов, «Образы Италии»).

…во Флоренцию махнуть… Написано, конечно, с твердым – но, как оказалось, ошибочным – знанием, что никакой Флоренции автор никогда не увидит (да и существует ли она?).

О город, город, о город, город,в твою родную рвануться прорубь!А я на выезде из Бологогозастряла в запасных путях,и пусто-пусто, и голо-голов прямолинейных моих стихах.И тихий голос, как дикий голубь,скользя в заоблачной вышине,не утоляет мой жар и голод,не опускается сюда ко мне.Глухой пустынный путейский округ,закрыты стрелки, и хода нет.Светлейший город, железный отрок,весенний холод, неверный свет.