Города и дороги. Избранные стихотворения 1956-2011

Горбаневская Наталья Евгеньевна

«Это я не спасла ни Варшаву тогда и ни Прагу потом…»

Это я не спасла ни Варшаву тогда и ни Прагу потом,это я, это я, и вине моей нет искупленья,будет наглухо заперт и проклят да будет мой дом,дом зла, дом греха, дом обмана и дом преступленья.И, прикована вечной незримою цепью к нему,я усладу найду и отраду найду в этом страшном дому,в закопченном углу, где темно, и пьяно, и убого,где живет мой народ без вины и без Господа Бога.

Это я не спасла ни Варшаву тогда и ни Прагу потом… «Тогда» – в 1944, когда во время Варшавского восстания Красная армия стояла на правом берегу Вислы, «потом» – в 1968.

«Всё. С концами. Не в этой

жизни…»

Всё. С концами. Не в этой жизниостровнойповстречаешься въяве и вживеты со мной,только парус кружит и пружинитнад волнойАхерона.Раскачайся, ладья,на стигийской воде,вот и я в ладьеотплываю в нигде,только парус дрожити скрипит ненадежная пристань.Оттолкнисьот занозящих душу досок,размахнись,под весло примеряя висок,и, с подошв отрясая песок,наклонись —но привстань,оглянись —но оставьэтот остров и этот острог.

…над волной / Ахерона… Ахерон, или Ахеронт (др.-греч.) – река в подземном царстве, через нее переправлялись души умерших.

…на стигийской воде… На воде Стикса, еще одной реки, текущей в древнегреческом царстве мертвых.

«В ладоши ладожские льдины…»

В ладоши ладожские льдиныхлопочет юная Нева,дитя Удела и Ундиныи всех удильщиков вдова.Слезою сладкой солодимыапрельские как лед слова,где ни конца, ни серединыи всё мольба или молва.Под пол-куплета, пол-припева,восток направо, запад влево,когда линяет всякий зверь,приотвори и выглянь в дверь,не верь, не верь поэту, дева,но и сама себе не верь.

«Это голос мой, голос мой – или…»

Это голос мой, голос мой – илислабый рокот на ранней заре?Но милей мне межзвездной медлительной пылиэта пыль тополей во дворе,этот сгорбленный, кривоарбатскийсонный запах запрошлых лет,летний день, летний город, почти азиатский,летний вечер и летний рассвет.

…этот сгорбленный, кривоарбатский… Название Кривоарбатского переулка в Москве превращено в нарицательное прилагательное.

«Пейзаж – как страж в дверях моей души…»

Пейзаж – как страж в дверях моей души,всё, всё отдашь – карандаши и перья,любовь, надежду, веру и доверье,как тот, что за щепотку анашине то что кошелек, а наизнанкусебя сейчас же вывернуть готов.А весь пейзаж – чета кривых крестовда серый мужичок, что спозаранкуна драный крест накладывает дранку.

«Новая волна»

Фрегат обрастает ракушками и побрякушкамии целится в пусто давно проржавевшими пушками,бессмертные души на суше сухими лежат завитушками,и мы говорим: – Бедный высохший выцветший бледный коралл!В протяжных лучах своего на песке отраженияисчахла висячая лампочка в полнапряженияв сознаньи не бега по кругу, но вечного бездвижения,которым когда-то как будто Коперник ее покарал.Так что же, мой до смерти друг, позапозавчерашний возлюбленный,густой сухостой на ноже оставляет зазубрины,за дюной таится и тает костер, и дымок подголубленныйлазоревым облачком, обликом юга колеблет балтийский свинец.Послушай,

не слушай ничьих, ни моих уговоров, ни плача и право же —не слушай, как ветер вцепился в сосёнок колючие клавиши,не слушай, навеки натянем купальные шапочки на уши,нырнем под волну и, как щепки, взлетим над волною,и кто мы, когда начинают стихии творенье иное,и как добрести среди соли, песка и нежданного зноядо синей полоски, где сходятся с хлябью земноюнебесные тверди, до хлопанья кресел на титре «Конец».

Заглавие стихотворения – термин истории кино, у меня связанный с польским кино. Изображенный в стихотворении неопределенно-прибалтийский пейзаж похож не только на виденные мною Куршскую косу и Юрмалу, но и на кадры из невиденного к/ф «Последний день лета», попадавшиеся в книгах по истории кино и польских журналах начала 60-х.

«Вот в чем, а впрочем, и не в том вопрос…»

Вот в чем, а впрочем, и не в том вопрос,а просто в том, колючий, мягкий мох ли,а ты ни в сон, ни в чох, и только охни,когда росток сквозь позвонок пророс.Так, прирастая к стенкам бытия,в небытие, в траву, хвощи и стланикты прорастаешь, приуставший странник,и эта пристань предпоследняя твоявсе ярче, все сильнее зеленеет,покуда небо звездное бледнеет.

«Не в крыле самолета…»

Не в крыле самолета,зоревых облаках,ощущенье полетав деревянных быках,в неподвижных опорах,вбитых в глину на треть,в тех, мимо которыхв речку навзничь лететь.

«Печальное не более, чем прочие…»

Печальное не более, чем прочие,прощание двоих через порог.Так эти ночи вас не обморочили?Прощайтесь. Только прочен ли залогот обмороков? С досточки порогакакими петлями пойдет дорогапо обе стороны воздвигнутой черты?В каких ухабах слез не сдержишь ты?И на какой – бетонной ли, проселочной —в сияньи фар, в тумане, как во сне,ему, как свет в лицо, ударит голос твой:«Прощай, прощай, да помни обо мне».

«О ком ты вспомнила, о ком ты слезы льешь…»

О ком ты вспомнила, о ком ты слезы льешь(и, утираясь, говоришь, что слезы – ложь)в бетонной скуке станции Ланская,в хлопках автоматических дверей,где небо с пылью склеено… – Какаятоска и гарь! – Так едем поскорей!И вот поехали, и вот последний крик,как стронулся, таща тяжелый след, ледник,теряя валуны в межреберных канавах,в мельканьи пригородов, загородов, дач,в желтоволосых придорожных травахи в полосах удач и неудач.Когда что плоть, что дух, как лед, истаяли,куда ж нам плыть, мой друг? Куда и стоит ли?На перестуках шпал, на парусах обвислых,на карликовых лодочках березкуда ж нам плыть? В каких назначить числахотход от пристани, не утирая слез…

…в бетонной скуке станции Ланская… Ланская – под Ленинградом (ныне Санкт-Петербургом), первая от Финляндского вокзала, еще в черте города, остановка на пути в Комарово.

«В малиннике, в крапивнике, в огне…»

В малиннике, в крапивнике, в огнежелания, как выйдя на закланье,забыть, что мир кончается Казаньюи грачьим криком в забранном окне.Беспамятно, бессонно и счастливо,как на треножник сложенный телок…Расти, костер. Гори, дуга залива.Сияй впотьмах, безумный мотылек.