Городские истории
Шрифт:
Я киваю.
Рэпер хлещет пиво, чистит фисташки. Мусорит на стол, на пол. Вертит рамку с фотографией паука в руках.
– Паук, а смотрит по-доброму. Хочу! Я возьму? В натуре, понравился!
Не хочется соглашаться, но приходится:
– Твое.
Клиент, довольный, громоздится в кресло.
Работа легкая, но в его случае мне необходимо делать сосредоточенное выражение на лице и намеренно удлинять время стрижки. Одним словом, старательно стараться. Всячески подчеркивать значимость моего существования в его жизни. Без меня ему никак!
У меня свободное время. Рэпера обслужили сегодня быстро из-за его решения сменить на голове рисунок.
– Наталья! Это тебе… От рэпера, – я протягиваю ей тридцать долларов. – Очень ему понравилось, что ты сорт пива запомнила и запаслась им.
– Много что-то… Зачем паука отдал? Гордею не понравится.
– У него есть снимок, еще сделает.
– Мог рамочку и оставить…
Обожаю свою витрину. Или окно? Наверное, все-таки витрина, раз в ней выставлены половинки женских серебристых и мужских бронзовых торсов в разноцветных париках. Для кого? Ведь тот, кто просто идет мимо них, не зайдет ко мне постричься или на укладку. Окно становится магическим в позднее время суток, когда людской поток уменьшается, а то и вовсе прекращается. Мелькнет одиночная фигура и растворится где-то за пределами оконной рамы. Иногда я остаюсь в парикмахерской, тушу свет, расползаюсь по дивану покрывалом и смотрю в окно. Оно освещено, потому как на улице горят фонари и моя витрина оформлена передовыми технологиями в рекламе. Даже искусственное светящееся дерево поставил рядом с ней. Я как будто в кинотеатре нахожусь, и парикмахерская – зрительный зал, а за окном идет немое действие. Люди часто задерживаются у дерева. Разглядеть или потрогать прозрачные мертвые листочки, сфотографироваться или позвонить по телефону. Мамы с детками не остаются равнодушными… Собаки ставят метки. Это меня выводит из равновесия, но ничего изменить нельзя. Коты быстро разобрались, что дерево ненастоящее, и оставили его в покое. Впрочем, один хвостатый чудило последние дни прижимается к нему, как к маме родной. Вон, опять явился! Что-то он неважно выглядит…
– Наталья!
– Да не кричи ты! Тут я уже…
Я обернулся. Наталья сидела на диване, подперев руками голову, поставив локти рядом с тарелками, и так же, как и я, смотрела в окно.
– Ты кота заметила?
– Заметила. Потерялся он.
– Он тебе сам сказал? Обычный бездомный кот.
– Потерялся он. Бездомные так себя не ведут. Снуют себе по своим делам… Этот ждет кого-то, оглядывается… Для него все вокруг в диковинку.
Стал я присматриваться к коту. Дрожит телом, приподнимает и опускает зад, словно хочет побежать в какую-то сторону, да не решается. Вертит головой, пугается сигналов машин. Шерсть неприглядная…
– Давай покормим?
Я пожал плечами.
– Покорми…
Наталья открывает дверь.
– Кис-кис-кис…
Кот не реагирует.
– Брось возле него и заходи, – говорю я. Меня раздражает струя холодного воздуха по ногам.
Кусочек ветчины падает в морозную слякоть совсем рядом с котом. Кот лишь отодвигается немного в сторону и продолжает смотреть по сторонам.
– Ему даже не до еды! Он ищет, ждет кого-то, – голос Натальи становится неузнаваемым.
Я перевожу взгляд на свою помощницу. Спина ее напряжена. Что-то сейчас будет! Наталья начинает плакать. Сначала тихо, старясь как-то скрыть слезы, а потом горько-горько и бежит в свое царство.
– Нет! Я так не могу! Сейчас же говори, в чем дело? – я иду следом за ней, совершенно не надеясь услышать ответ.
И тут на меня обрушивается:
– Я ничем от кота не отличаюсь! День за днем, день за днем просиживаю в твоей парикмахерской! Кто сюда может прийти? Только ненормальные сюда и ходят! Где я возьму мужика нормального, когда я тут живу, можно сказать!
Она замолкает и продолжает плакать.
– Ты вольна уйти… Всегда… – выдавил я из себя очередную глупость.
– А на что буду жить? Где мне еще так платить будут? – Наталья начинает сморкаться, это говорит о том, что женская истерика заканчивается.
Я отхожу от ее царства и направляюсь к окну. Что-то толкает меня в спину, я выскакиваю на улицу, сгребаю кота. И останавливаюсь… Кота-то я взял, а его нет в руках… Не чувствую. Боже мой!
– Наталья!
Вспухшее и покрасневшее лицо моей помощницы выглядывает из-за двери парикмахерской.
– Наталья. Кота нет совсем.
– Как это? Он же у тебя в руках! Ой, ты мой маленький…
– Шкурка есть, а кота в ней нет.
– Это как?
Наталья высмаркивает последнюю мокроту из носа.
– Он ничего не весит! Он умирает голодной смертью у нас под окном.
Наталья прикрывает рот ладонью.
– Ну, сделай что-нибудь…
На меня обрушилась паника.
– Он грязный… – опечалилась Наталья.
– И что теперь?
– Отпусти его на пол… В молоко капну кипятку, может, он попьет.
Я отпускаю кота. Тот послушно и безучастно усаживается на полу. Бегу мыть руки. Возвращаюсь. Кот все так же смотрит на прохожих, только через наше окно.
Наталья ставит на пол блюдце совсем рядом с котом и отходит в сторонку. Ждем. Безрезультатно.
– Ты не смотри на него. Может, он боится нас. Будем продолжать разговаривать.
За разговорами не услышали, как в парикмахерскую зашли Гордей и Лисенок.
– Что тут у вас? – гудит Гордей.
– Котик! – пискнул Лисенок.
Наталья начинает рассказывать Гордею трагическую историю кота. Я подчеркнуто вежливо отхожу к рабочему месту и выдвигаю ящик, якобы мне в нем что-то необходимо. Хлюпающий нарастающий звук заставляет меня обернуться. Кот, захлебываясь и кашляя, хлебает молоко. Нижняя часть морды в молоке. Намокшая шерсть напоминает бородку.
– Я его утопила слегка, – объяснил Лисенок.
И мне полегчало. Тепло стало на душе, оттого что бездомный кот соизволил попить нашего молока. Не представляю себе, как бы я его выпроводил из парикмахерской голодным. Зачем тогда брал?
– Слава богу! Пусть поест… Желудочек его, наверное, весь уже свернулся от голода. – Наталья сидела на корточках возле кота и старалась заглянуть в его морду. Тот, зажмурив глаза, хлебал и хлебал.
– Нам некогда! – радостно сообщил нам Лисенок. – Мы заехали сказать, что ящик отремонтирован. Вернуть ключи. Я сегодня без Гордея никак не могу обойтись.
– Можно поговорить с тобой с глазу на глаз? – Я вцепился в рукав свитера Гордея и потащил его в Натальино царство. Та тут же выскочила из него, уступая нам место. Ее каморка милая, но маленькая. Мне пришлось дышать в лицо друга. Слов не было, было одно возмущение, и оно клокотало и бушевало во мне.
– Прекрати! – единственное, что я смог выдавить из себя.
– Я ее не брошу.
– Его! Его.
– Эти варварские манипуляции ее нежной и женской сущности не изменили, – друг смотрел сквозь меня.