Городские истории
Шрифт:
– Я это понял. Весь день ветер гуляет, выдул все мозги из твоей головы.
– Тебе ее не жалко совсем? – Гордей заглянул мне в лицо.
Я демонстративно отвернулся.
– Жалко… Пару раз защемило в сердце… Ребенок совсем… Насколько надо любить мужа, чтобы на такое пойти?!
– Не любовь это.
Ветер заставил меня развернуться. Гордей никогда не бесился, как это делаю я.
– Фанатик она! Фанатик его состояния, положения… Как поклонение всяким там богам в древности. У нее мальчишеская внешность. Неужели нельзя было обойтись без всего этого?! – кричал я в поднятый воротник своей куртки. – Девочка взрослеет и становится женщиной. Зрелой женщиной. Ему надо было приостановить процесс. Все равно, Гордей, не для тебя цветет! Хотя с такими выкрутасами и загнуться можно.
Мы постоянно скользили и держались друг за друга. Вон уже и дверь моего подъезда видна.
«Ладно. Не буду сердиться на Гордея. Сам виноват, не надо было рассказывать ему о ней», – решил я.
Сегодня Гордей ночует у меня. Лифт, равномерно жужжа, доставил нас на седьмой этаж. Что вы испытываете, находясь в лифте? Гордей утверждает, что начинает дремать. Я чувствую под собой яму. Очень глубокую и узкую. Ну вот мы и дома. Мне нравятся мои двери. Они такие высокие. Дом старинный, и потолки в нем головокружительно высокие.
– Нравятся мне тут потолки… Высокие. – Гордей, пыхтя, снимал с себя теплые ботинки. Он любил все теплое, мягкое и бесформенное. Если ему отпустить бороду, будет похож на Антуана де Сент-Экзюпери. Очень похож! В моем шкафу лежат его шерстяные носки ручной вязки. Он принес их для того, чтобы кататься в них по моему полу. Пол в квартире выложен ламинированной доской. Даже в обычных носках можно смело прокатиться.
Гордей, надев носки, проехал мимо меня в направлении кухни.
– Пахнет борщом и котлетами. Ура! Твоя домработница тебя балует.
– Тебя тоже. Уверен, когда она готовила, думала о тебе.
– Что пожилая женщина может обо мне думать?
– То, что ты тоже уже пожилой и к тебе можно подкатить.
– С ума сошел.
– Как и ты сегодня в парикмахерской.
Я констатировал факт плохого поведения друга, а тот вдруг сел за стол на кухне и загрустил. Отвернул лицо к окну, за которым шалил ветер. Подпер голову рукой и замер.
– Беда вон какая у человека! Неестественная.
Я раскутал кастрюлю на плите. Полотенца горячие, кастрюля оказалась такой же.
– Котлеты! Угадал.
Я поднял крышку со сковородки, с нее мне на ноги потекла вода. Запах ударил в ноздри.
– Чесночка не пожалела!
Я отправился в спальню. Подошел к кровати и заглянул в плетеное блюдце паутины. В нем паука не было. Я расстроился. Мне хотелось, чтобы паук был на своем месте. Чтобы выжить в таких условиях и сплести красивую паутинку для охоты – надо быть выносливым пауком. Только на кого тут охотиться? Мух, комаров здесь днем с огнем не сыщешь! Вымерли все давно. Я медленно водил глазами по краю спинки кровати, по его покрывалу, по ножке торшера и стене. На углу прикроватной тумбочки торчали две паучьи коленки. Как я обрадовался! Я наклонился к углу, и паучок весь поднялся на край тумбочки, как бы навстречу моим глазам.
– Привет! Как ты тут?
Паучок потоптался на месте.
– Ты меня напугал своим отсутствием, и сеть у тебя пустая… Чем же ты у меня питаешься?
Паучок вздохнул и присел.
– Ты что не идешь? Я разлил борщ по тарелкам. Чеснок чистить? – раздался голос Гордея из кухни, и у меня свело в желудке.
Весь мой организм требовал горячего борща. На кухне правил Гордей. Он знал, где у моей домработницы лежат салфетки, стоят специи, прячется чеснок. Когда я без Гордея ужинаю, то все перечисленное выше не могу даже найти.
Гордей стоял ко мне спиной, когда я вошел на кухню, потому я вспомнил, что не рассказал вам о потрясающей фигуре моего друга. Такая фигура всегда производит волнующее впечатление на женщин. Да и мужчины, думаю, бросают на него завистливые взгляды. Треугольник! Плечи – косая сажень и прямые. Лопатки всегда сведены. Мышечная масса бугрится под рубашкой, и при всем при этом он большой, тяжелый и пухлый. Мне никогда таким не быть! Когда меня называют «стилист», это слово словно обрисовывает всего меня.
Не то чтобы я себе сильно не нравился, но самоедством люблю позаниматься. Я более утонченный, и волосы у меня мягкие и тонкие. У Гордея они жесткие и упругие. Видели бы вы его ногти, короткие, словно обрубленные топором. У меня лопаточкой и со светлыми луночками у начала ногтей. Как положено. Самовитость моего друга настолько развита в нем, что я рядом с ним – стиляга. Возрастной стиляга. А как на нем сидят рубашки! На мне они смотрятся рубашечками.
– Иди на ту сторону стола. Раскрылатился тут!
Это я сорвал досаду на Гордее.
Он даже не заметил в моей интонации раздражения. Я люблю его за это. Теперь мы едим борщ. Вкусно. По всему телу бежит тепло. Такое впечатление, что его пустили по трубочкам внутри нас.
– Так что все-таки едят пауки? – задал я вопрос вслух.
– Ты опять за свое?
– Опять.
– Наверное, сырое мясо можно дать. Если ты держишь в доме экзотическую гадость, то должен меня предупредить. На дух не переношу! Когда ты его успел завести и почему я этого не знаю?
– Допустим, это мой дом. Я волен заводить что угодно и кого угодно. Почему мясо сырое?
– Паук должен есть и пить. Водится он в сухом месте. Воды там нет. Обмотает насекомое паутиной и сосет… Какая гадость!
– Мой паук не гадость. Он симпатичный.
– Ага… Ты его в лупу рассмотри. Ты действительно завел паука?
– Допустим, он сам завелся… Насчет сырого мяса ты прав. – Я открыл морозилку. Ножом отрезал мясную стружку и положил ее на стол оттаивать.
– Он у тебя где? – Мой друг беспокойно оглядывался.